На уступки в этом вопросе ни в коем случае идти было нельзя.
Гипертрофированно выделялась проблема тотальной коррупции в России, которая действительно достигла угрожающих масштабов, но использовалась для развязывания широкомасштабной антироссийской кампании. В то же время были основания констатировать, что администрация Б. Клинтона долгое время смотрела на становившиеся известными ей факты коррупции в России сквозь пальцы по той причине, что в ней были замешаны политические фигуры, на которые в США делали ставку.
М. Олбрайт верно отмечала, что «груз коррупции сдерживает дальнейшее движение России» и «необходимо наконец поставить задачу борьбы с коррупцией в разряд приоритетов». С. Бергер подчеркивал, что «очень небольшое число российских бизнесменов благодаря сочетанию таких факторов, как политические связи, предприимчивость и использование системы, получили доступ к колоссальным суммам и колоссальному капиталу».
Американцы действительно предупреждали в разное время, что «успешная борьба с коррупцией в России должна начинаться с самого верха» (например, заместитель министра финансов Л. Саммерс в 1997 году). В 1999 году М. Олбрайт вновь указывала, что «проблема эта носит реальный характер», а С. Бергер говорил о том, что «мы не хотим видеть такую Россию, где экономические условия станут настолько тяжелыми, что россияне обратятся к националистическому лидеру того или иного толка».
Об этом же, по существу, говорят и республиканцы, та же К. Райс: «Я не думаю, что кто-нибудь считает всю Россию вовлеченной в уголовную деятельность… международная экономика требует, чтобы вовлеченное в скандал государство, так сказать, пролило свет на проблему, разобралось во всем и наказало тех, кто мог быть замешан в преступлениях. Часто задают вопрос, чьей победы на выборах в России в июне 2000 года вы бы хотели? Мой ответ таков: мне хотелось бы, чтобы русские нашли некоррумпированного, честного человека».
России следовало бы пойти по пути более тесного взаимодействия с США и другими западными странами в области борьбы с коррупцией и отмыванием незаконно нажитых капиталов, решительно опровергая тем самым вброшенный в политический обиход тезис о превращении России в «преступно-синдикалистское государство».
В США тем временем развернулась дискуссия о необходимости принятия «ограниченной доктрины гуманитарной интервенции», и проталкивание этой идеи в ходе работы 54-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. О целесообразности ее разработки с учетом опыта действия США и НАТО в отношении Югославии говорили как демократы, так и республиканцы, о чем свидетельствовали, в частности, статьи бывшего специального помощника президента США Дж. Буша Р. Хааса и бывшего советника Б. Клинтона М. Манделбаума в журнале «Форин афферс» (сентябрь — октябрь 1999 г.).
В то же время российским политикам следовало учитывать, что в предвыборном штабе республиканцев считали: США не следует идти на военное вмешательство в гуманитарные катастрофы за рубежом, какими бы тяжелыми они ни были. Поэтому, например, по признанию К. Райс, в случае избрания Дж. Буша-младшего она будет призывать его не продолжать политику администрации Б. Клинтона, основанную на стремлении к выработке «международных гуманитарных норм», и вернуться к курсу, основанному на трезвом анализе интересов США. «Гуманитарная катастрофа — недостаточный повод для отправки американских военнослужащих в район ее возникновения», — считала она.
На сессии Генеральной Ассамблеи ООН представители стран НАТО старались одеть в доктринальную форму перемещение процесса разработки и согласования решений о международных силовых акциях из Совета Безопасности ООН, где, как известно, Россия и Китай обладали правом вето, в штаб-квартиру Североатлантического альянса. Так, министр иностранных дел Италии Л. Дини заявил, что «ни одно государство не может отсидеться за суверенитетом границ», если ущемляются права его гражданского населения. Его германский коллега Й. Фишер предупредил, что «конфликт в Косово знаменует смену вектора в развитии международных отношений». Из ненатовских стран демонстративную приветливость агрессии в Косово и доктрине «гуманитарной интервенции» высказал, пожалуй, лишь президент Грузии Э. Шеварднадзе, заявивший, что такого рода акции имеют «моральное оправдание».