Противоречивые комментарии давались итогам Стамбульского совещания ОБСЕ. По одним оценкам, Запад вызывал Россию «на ковер», по другим — она показала, что для роли третьеразрядной страны не подходит. Что там произошло в действительности?
Сам факт поездки Б. Ельцина, как бы к президенту ни относились различные политические силы в России, на саммит ОБСЕ в Стамбуле и его выдержанное в принципиальных тонах выступление там стало важным для России. Невозможность участия Б. Ельцина во встрече по состоянию здоровья, к чему шло дело до самого последнего момента, имела бы долгосрочные негативные последствия. На Западе после агрессии в Косово и особенно с началом антитеррористической операции в Чечне вновь подули ветры «холодной войны», развертывался новый виток гонки вооружений (утверждение беспрецедентно больших военных бюджетов, подготовка США к созданию «ограниченной» национальной системы ПРО в США, отказ сената ратифицировать Договор о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний), раздавались голоса в пользу «паузы» в отношениях, изоляции России, применения экономических санкций.
В этих условиях проявление хотя бы ограниченной дееспособности российского президента (именно ею объяснялся в первую очередь его отъезд из Стамбула после первого дня работы саммита) играло существенную роль. Б. Ельцин по сравнению с другими главами 54 государств — участников ОБСЕ являлся политическим «долгожителем», с эмоциональным настроем которого нельзя было не считаться. О нем в США и Европе подчас говорили с неприкрытой издевкой, но его же там и побаивались.
Утверждения российских официальных лиц и ряда отечественных СМИ о том, что Б. Клинтон в Стамбуле «фактически поддержал» Б. Ельцина, были явно преувеличенными. Президент США лишь несколько смягчил риторику обвинений в адрес России по поводу чеченских событий, призвал своих западных коллег «войти в положение» Б. Ельцина, обещал содействие в поисках политического урегулирования.
Здесь крылся глубокий смысл.
В США пришли к выводу, что многие на Западе, да и в самом Вашингтоне, недооценивали политическое чутье президента и, главное, широкую общественную поддержку в России акции в Чечне. «Перегнуть палку» в нажиме на Россию в этих условиях означало бы резкое усиление антизападных настроений у населения страны и возрождение «имперских амбиций», которых на Западе так боятся.
Вашингтон счел тактически выгодным отдать непосредственно на стамбульском форуме первую скрипку в оркестре упреков в адрес России по поводу «непропорционального» реагирования на вылазки террористов, чрезмерных жертв среди мирного населения и страданиях беженцев своим европейским союзникам, в частности Германии, Франции, Великобритании, Норвегии. Так, Г. Шредер заявил, что Россия подрывает доверие к принципам ОБСЕ. Ж. Ширак назвал чеченскую операцию трагической ошибкой. Министр иностранных дел Великобритании Р. Кук подчеркнул, что война лишь усиливает терроризм. Председательствовавший в ОБСЕ норвежец К. Воллебек напирал на необходимость посредничества этой организации в поисках политического решения.
Предложенное Б. Клинтоном содействие в урегулировании, как бы благопристойно это ни звучало, было неприемлемо для России как великой державы, а напротив, перекликалось с позицией режима А. Масхадова о «готовности Чечни к переговорам с Россией в любое время, если они будут проходить под наблюдением ОБСЕ или другой международной организации».
Нереально было ждать отказа Запада от включения в том или ином виде формулировки о Чечне в текст заключительного документа. Альтернативой был бы провал саммита с возложением ответственности исключительно на Россию. Пункт 23 по Северному Кавказу, появившийся в результате долгих споров, выглядел в целом приемлемо. С учетом того, что согласованная формулировка в течение продолжительного времени была предметом различных толкований и дальнейших шагов, она заслуживает того, чтобы воспроизвести ее полностью: