— Он уехал в Киев, — отвечала секретарша.
— Как в Киев? Он же по средам в Москве.
— С утра был…
Еще один адрес междугородных переговоров — Ленинград. Физики очень просили пригласить Наталью Петровну Бехтереву. В ту пору она хворала, но к назначенному сроку обещала выздороветь. Предмет разговора ее в общем-то интересовал. Долго расспрашивала меня, как в Москве проехать в редакцию от гостиницы Академии наук. Как и Мигдал, просила еще раз позвонить накануне и при этом втором звонке подтвердила через секретаря (у нее шло какое-то совещание), что приедет. Но — не приехала. Грешным делом, я подумал: понедельник, дождь… Но при встрече Наталья Петровна усмехнулась: «Неужели вы думаете, что я не приехала из-за дождя?»
Читатель, утомленный этим рассказом, может подумать: наверное, этот случай — исключение, другие «круглые столы» собираются легче. Какие-то легче, а какие-то тяжелее. В среднем же — все примерно так. Хлопотное дело.
Это я рассказал лишь о переговорах с академиками. А еще ведь были — в удвоенном и утроенном числе — с учеными более низких ступеней научной иерархии.
Охотнее всего откликнулся на приглашение Николай Николаевич Блохин, президент медицинской академии. Приехать, правда, тоже не смог: в день «круглого стола» он как раз вернулся из Юрмалы, где председательствовал на встрече советской и американской общественности, посвященной борьбе за мир. Но обещал изложить свое мнение на бумаге, что и сделал довольно быстро.
В этот же день должен был появиться у себя в кабинете председатель ученого медицинского совета Минздрава Олег Константинович Гаврилов. До того он недели две находился в отъезде. Его присутствие было важным: в сущности, физики проделали ту часть работы, которую они могли сделать без медиков; далее требовалось тесное сотрудничество с медиками. И вот я с утра сажусь за телефон, беспрерывно набираю номер Гаврилова. Не отвечает. Начинаю волноваться: времени остается все меньше. Звоню министру Сергею Петровичу Буренкову — он на приеме в каком-то посольстве. Передаю телефонограмму: во столько-то состоится «круглый стол» по такой-то теме, просим прислать представителя министерства, желательно — академика Гаврилова. Все, звонки окончены. Можно не сомневаться, что Гаврилов приедет: министр внимательно относится к прессе.
Итак, «круглый стол». Яркий свет юпитеров. Кабели, вьющиеся по полу, точно змеи. К нашей затее подключилось телевидение, программа «Очевидное — невероятное». Как полагается, разговор начинает Сергей Петрович Капица:
— Мне кажется, та волна интереса к экстрасенсам, которую мы сегодня наблюдаем, есть свидетельство некоего духовного кризиса, переживаемого нами. Такое в истории случается не впервые. Вспомним хотя бы середину девятнадцатого века, когда расцвел спиритизм. Или вторую половину века восемнадцатого, когда приобрел популярность «животный магнетизм» Месмера… Или, погружаясь в глубь истории, вспомним начало семнадцатого столетия, когда в Центральной Европе были сожжены несколько десятков тысяч тогдашних Джун (их называли ведьмами). Это был период Тридцатилетней войны, Реформации — очень сложный период в истории человечества. Каждый раз, когда мы переживаем такие кризисные эпохи, совершенно точным их симптомом является увеличение интереса к подобной мистике. И каждый раз этот интерес проявляется в обличий своего времени. Когда в семнадцатом веке открыли магнитные явления, — возникли и разговоры о «животном магнетизме». Спириты в девятнадцатом веке пользовались понятием «эфир»: это было самое модное понятие и в науке. Сегодня самое модное научное понятие — «поле», поэтому мы слышим разговоры о «биополях». Это надо ясно видеть. Человеческая природа устроена достаточно стабильно, она мало изменилась, несмотря на весь научно-технический прогресс.
Такова точка зрения С. П. Капицы.
Действительно ли кризис? Что за кризис? Интерес к экстрасенсам и прочим подобным феноменам, по-моему, постоянный, он не исчезает. Взять телепатию. Любопытство к ней сохраняется примерно на одном и том же уровне с начала века до наших дней — это легко проследить по публикациям (исключение составляют годы войны, послевоенного неустройства, когда было просто не до того).
Кризис — это что-то глубинное. Землетрясение, столкновение великих духовных сил. Экстрасенсы — поверхностное, хотя и цепкое, упрямо держащееся на гребне волны.
И потом — как сравнивать средневековую веру в колдунов и ведьм с нынешними пара-психологическими хороводами? Другой век, другая эпоха.
Впрочем, мы в редакции собрались не для общих разговоров — довольно их уже было, — а для обсуждения конкретной работы — той, что ведется в ИРЭ.
— Особенность сегодняшнего момента, — говорю я, — мне кажется в том, что благодаря работам физиков, может быть, впервые появилась возможность при помощи строгих научных методов потянуть за ниточку и окончательно распутать клубок, прояснить то, что было еще не совсем ясно. Наука, строгая наука, не чураясь материй, которые уже скомпрометировали себя в глазах ученых, занялась ими и дает нам информацию, на которую можно стать, как на твердую почву. Это твердая опора в болоте, которое не просыхает уже много лет. Разговор поворачивается в конкретное русло.
О работах физиков рассказывают Юрий Васильевич Гуляев, организатор и вдохновитель этих работ:
— Интерес к так называемым экстрасенсам, которые якобы могут лечить какими-то способами, не входящими в арсенал современной научной медицины, периодически то ослабевает, то возникает. Но, согласитесь, все-таки не дело, когда существует общественный интерес, высказываются разные суждения, а наука этим не занимается. Вот нас и попросили разобраться, есть ли какие-то отличия между физическими полями, которые создаются обычными людьми, и теми, кто считается экстрасенсами…
Почему выбор пал именно на этот институт? В Академии наук ИРЭ — головное учреждение по исследованию слабых сигналов (а физические поля человека, животных, понятное дело, очень слабы).
Хотя основной толчок к началу работ дали экстрасенсы, не они определили главное их содержание. И Гуляев, и Годик не устают повторять, что экстрасенсы занимают лишь незначительную долю их внимания — наверное, менее одного процента. Почему так? Если все ориентировать на феномен экстрасенсов, а после выяснится, что никакого феномена нет, — силы, средства окажутся потраченными впустую. Потому основным содержанием работ стало исследование физических полей обычных людей, животных… И — поиск применения получаемых результатов.
— Что это за поля? — уточняю я.
— Электромагнитные излучения разных диапазонов, электрическое поле, магнитное… — перечисляет Гуляев. — Акустические излучения… Проще говоря, разнообразные звуки, исходящие от организма. И наконец, химические выделения. Их условно можно назвать химическим полем.
— То есть в общем-то все известные поля?
— Ну конечно, известные, — отвечает Гуляев, словно бы раздосадованный моей непонятливостью. — Конечно, известные.
Дело не в непонятливости. Очень важно без устали повторять, о чем идет речь. О слабых физических полях, существующих вокруг всякого живого организма и не представляющих ничего таинственного. Дело в том, что здесь то и дело случается подтасовка. По незнанию ли, по недоброму умыслу без конца толкуют про биополе — загадочное, неуловимое, не постигнутое наукой и непостижимое для нее.
— Итак, — продолжает Юрий Васильевич Гуляев, — в одной из наших лабораторий был создан измерительно-вычислительный комплекс, основанный, естественно, на широком применении вычислительной техники и самых чувствительных, какие только известны сегодня в мире, датчиков, регистрирующих все эти поля и излучения…
Что же выяснилось? Выяснилось, что вот эти слабые излучения, на которые прежде не обращали внимания, несут немалую информацию о различных органах. Пользуясь ею, можно судить, как себя чувствует орган, «здоров» ли он, болен ли. Благодаря работам ИРЭ открылось широкое поле для создания новой диагностической аппаратуры, новых методов диагностики.