Остановившись возле его дома, я сразу же обратила внимание на то, что света нигде не было. Мертвенная тишина волной задела это место, лишив признаков жизни. Везде виднелась мрачность и покинутость этого места.
Было холодно, ветер сильно дул. Мои пальцы к тому времени уже покраснели и требовали хоть малейшего тепла. Поднеся их ко рту поближе, я выпустила небольшой горячий поток воздуха, который на мгновение дал тепло, а после, не собираясь и дальше топтаться на месте, подхватывая ненароком какую-нибудь простуду, я прошла по дорожке, на которой виднелась засохшая трава, земля и множество всяких, небольших по размеру, жучков, резвых при обнаружении посторонних или же врагов, коими для них являлись мы.
Деревянные ступени издавали свой противный звук под каждым моим шагом. Калитка, которую я забыла за собой закрыть, начала ударяться об железный столб, принеся этому месту ещё больше жути. Некие появившиеся вдруг ребятишки, увидев, как я готова постучать в дверь, начали мне свистеть и кидать словесными пугалками. Я не стала обращать на них внимание, но некоторая настороженность всё же появилась. В конец, когда мне надоело робеть, я всё же сделала задуманное, но ответа так и не последовало, однако мальчишки, ещё раз прокричав: «ты пожалеешь», убежали, не оставив после себя ни малейшего признака.
Долго мне пришлось стоять и чувствовать, как исходящее отсюда одиночество, оно будто проникает в меня, портя всё настроение и перечёркивая всякое желание. Что и произошло: почувствовав сильный импульс, я решила бросить это дело, да вот только стоило мне развернуться спиной к двери и сделать шаг, как дверь, скрипнув, открылась, и голос, заставивший меня вздрогнуть, пригласил войти.
Зловещая тишина, даже тут встретила меня, разрываемая на мгновение хлопком двери.
— Здравствуй, Люсьен, не стой на пороге, проходи скорее сюда, я в гостиной.
Диван, издав скрипящий звук, будто бы подтвердил это.
— Я рад, что ты здесь, Люсьен, — осмотрев меня с ног до головы, указав рукой на соседнее кресло, проговорил до боли знакомый голос, и продолжил чуть строже: — У нас мало времени, хоть мой рассказ и не займёт его у тебя, но всё же оно требует немедленного начинания, ибо всякое промедление будет браться двойной ценой, а мне, человеку, которому осталось не больше одного дня, хочется напоследок очистить себя и свою душу чистосердечным признанием, хоть я и понимаю, что ты не священник, который и отпускает грехи, но всё же только тебе я могу доверить терзающую, скребущую и рвущую моё сердце, нутро и душу тайну. Так что, прошу, милая моя сестрёнка, дослушай до конца и, во что бы то ни стало, помолись за меня, а также обязательно расскажи и Эмилии, хоть подобного рода история будет для неё как кинжал в её горячее сердце, как повод для проклятия на всю жизнь. Её эгоистичного и халатного мужа, не заслужившего её ни капельки.… Но всё же так надо, чтобы я смог очиститься и признаться в том, что совершил, ведомый только личными убеждениями и выгодой…
Пожалуй, тебя удивляет, почему я говорю о том, что часы мои уже вот-вот подошли к концу? Да, у любого бы, знающего меня достаточно хорошо человека, немой вопрос отразился бы на устах, не имея сил вырваться наружу. Я. Совершил. Тройное. Убийство.
Тише-тише, ведь ты ничего не знаешь! Зачем же раньше времени пугаться и строить на мой счёт глупые и неправильные догадки? Ведь убивать можно по-разному. Даже самого себя.
Ты, видать, знаешь, какая новость омрачила нас, жителей, что, мол, мистер Интрест был найден в своей квартире с перерезанным горлом и обокраденным с ног до головы неким вором-убийцей, преследующим именно эти цели. И женщина, чьё лицо было изуродовано до такой степени, что найти в базе данных информацию об этом человеке, не составило возможности, притом, что остальные части тела были неплохим материалом для поиска, но по какой-то неведомой причине (эксперты полагают, что технической) ничего не удалось. А дальше всякие формальности и поиск убийцы.
И снова этот взгляд… Люсьен, ты ни-че-го не знаешь, да и, по-твоему, плохо скрываемому поведению и не хочешь докопаться до истины. Я знаю, сестрёнка, как это сложно неподготовленному человеку слушать подобное и не знать, как себя повести, чтобы ненароком не вызвать у человека действие, влекущий за собой только мрачный финал для тебя. Но всё же я ещё пока человек и, обещаю, что не трону пока тебя, но и ты дала слово, не забывай!
Вот и славно, я рад, что некая уверенность в тебе проснулась и твой стержень теперь твёрд, не собираясь разламываться на части. И всё же, как говорят, то ли ещё будет.
Человека, которого я убил этими руками, звали Рэйси, прекрасная как лилия, опасная, будто шипы розы, непокорная, как дуб, и умная, будто сова из детских сказок. Она была идеалом из идеалов, мужчины падали к её ногам и в прямом и переносном смысле и она, зная силу, которой обдала, принимала всё это на протянутой руке, близко никого не подпуская к себе. Будто прекрасная жар-птица, она была светом, манящим и до которого хотелось дотронуться, но этот жар, это понимание недоступности, прерывали все потуги, заставляя наслаждаться тем, что имеется.
Семья её была богата, наследство всё досталось ей, а не гадкому-утёнку Эмилии, не знающей и не ведающей ни о состоянии своей семьи, ни о сестре, совсем брошенная и одинокая, на попечение к бабке, которая измывалась над ней, как только могла и всё это по велению её старшей сестры, не признающей в ней свою родню. Понимаешь, не хотелось ей видеть, как нечто бракованное должно находиться с неподдельным оригиналом. Она была тем самым пятном, от которого нужно было избавиться и, как видишь, лишив её всего, она стала солнцем с пока ещё маленькой чёрной дырой, не дающей о себе знать.
Сверхъестественное… её призрак преследовал меня. Понимаешь, я видел её везде. Эти глаза, смотрящие на меня с холодным презрением и ядовитая улыбка, они снились мне, чтобы я не делал, я постоянно натыкался на её образ.
Однажды, на ежедневной пробежке, я оступился и начал падать вниз по небольшому склону, чудом не вывернув себе ногу, отделавшись пару царапинами, увидел в озере её отражение. На этот раз эта была не улыбка, а оскал. Она будто бы смеялась, ей было весело наблюдать за моими муками. Я был в её власти. Слабак, не сумевший ничего сделать, лишь от бессилия ударил по воде, убирая её образ. Моментально сориентировавшись, встав, вернулся весь потрёпанный домой и пролежал в полной темноте больше недели, вставая лишь за самым нужным.
Моё воображение, мой больной разум, — все эти нереально-докучливые видения я осознавал, но ничего с этим не мог поделать. Психологи, психиатры и гипноз, — всё это было мной пройдено, но, поверь, ничего мне не помогло, все было потрачено впустую, лишь время отняло у меня, да болезненных мук прибавилось.