Для «пробы пера» на новом для себя творческом направлении очень хотелось прикоснуться к классике. К счастью, такая возможность представилась: Центральное телевидение предложило снять двухсерийный телевизионный фильм по рассказам из «Записок охотника» И. С. Тургенева. Поначалу приступал к работе с опасениями: все было непривычно, незнакомо. Долго сомневался, прикидывал, перечитывал заново Тургенева. Первоначально предполагалось, что в основу фильма лягут рассказы «Бирюк», «Стучит!», «Певцы», но никак не мог преодолеть чувства, что это «не мое». И лишь наткнувшись на рассказы «Чертопханов и Недопюскин» и «Конец Чертопханова» понял, что обязательно буду снимать фильм.
Что же прельстило Турова в рассказах, явно не самых известных, не самых выигрышных из «Записок охотника»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вернуться к фильму…
Итак, волнуется под дыханием ветра рожь, и высокий, горестно протяжный женский голос, то ли в песне, то ли в плаче, о чем-то молит, о чем-то просит, да слов не разобрать. Только одна тоска, одна какая-то неразрешимая мука, с внезапными просветленными всплесками, звенит в этом голосе и тает, растворяется в тихих просторах, в вяжущей тишине, в которой, похоже, остановилось, замерло само время.
Виктор Туров всегда умел создавать атмосферу, возвращать «аромат» давно минувшего времени. В этом фильме, может быть, произошло наиболее гармоничное слияние лирической интонации, которая всегда пронизывает его фильмы, с миром природы, полным глубокой поэзии, с миром тургеневских образов, овеянных неким загадочным флером. Но и этот мир, такой на первый взгляд ясный и умиротворенный, оказывается насквозь конфликтным, его пронизывают токи каких-то грядущих потрясений. Что это будут за потрясения — из фильма, как и из «Записок охотника», неясно, но предощущение взрыва этого обманчиво опасного затишья то и дело возникает в кадре. Вот почему с такой тревожной ноты фильм начался. Вот почему так неровен, а точнее сказать, нервен бег фильма: то он пленяет заторможенными, плавными ритмами, когда долгое экранное время мы можем следить за свободным полетом аистов над бескрайними российскими просторами, то взрывается сумасшедшим охотничьим гоном, то действие вязнет в тоске унылого быта запустелой барской усадьбы, то срывается с места, подобно породистому скакуну. В этих перепадах, сменах ритма запечатлена как бы кардиограмма души его главного героя — Пантелея Чертопханова, натуры своевольной, горячей, способной на нежные чувства и на дикие всплески ярости, на языческое жизнелюбие и… на тихое, добровольное угасание в провинциальной тиши.
Фильм после демонстрации вызвал разноречивые толкования главным образом благодаря фигуре главного персонажа. Некоторые, вслед за литературно-критической традицией, идущей еще от тургеневских времен, восприняли картину как историю о вырождении, гибели русского дворянства, тем более что одинокая смерть «столбового дворянина», никем не замеченная, никем не оплаканная, нимало не сопротивлялась такой концепции. И все же, почему тогда в рассказанной экраном истории так мало социальных примет той поры, почему действие словно отгорожено от мира стенами усадьбы, куда не долетает, не просачивается дыхание большой жизни? Да и сам Чертопханов, воспитанный на «Ниве», взращенный провинциальной тишью XIX века, вдруг покажется где-то недавно виденным, таким сегодняшне-знакомым, что поневоле забудешь и о столбовом дворянстве, и об экранизации классики…
А может, тогда наоборот — фильм тяготеет к некой условной притче, напрочь лишенной временных привязок и ссылок на первоисточник? Может, здесь в «очищенном» виде трактуются вопросы человеческого предназначения, долга, поисков смысла бытия? Но нет, уважение к Тургеневу, к пластике его письма читается на протяжении всего фильма, хотя и нет в нем буквалистской, рабски послушной копии с оригинала
Так что же за фильм снял тогда Виктор Туров? Думается что и первое, и второе толкование, верно обозначив два полюса поэтики фильма, являют собой лишь варианты восприятия этой работы Турова, в художественных координатах которой нашлось место и уважению к тургеневскому миру, и остросовременному взгляду на события «давно минувших дней», и остраненному языку притчи, и разговору о проблемах, которые мы привычно относим к разряду «вечных». И если все же постараться ответить, «о чем фильм»,— то в самом общем виде его сверхзадачу можно сформулировать так: это фильм о русской, славянской душе, о ее загадках и тайнах, о ее непредсказуемой глубине.