— Начнем с того, что воссоздать во всей полноте и многокрасочности жизнь деревни в 20-е и особенно в 30-е годы, задача сама по себе большая и сложная. Ведь мы до сих пор крайне мало знаем о «великом переломе». «Поднятая целина» М. Шолохова, «Кануны» В. Белова — вот, пожалуй, и все значительные художественные свидетельства об этом времени.
Но в произведениях Мележа, как во всяком явлении большой литературы, помимо исторической правды и фактической точности, содержатся проблемы извечные, категории непреходящие, которые будут волновать людей всегда: что есть истина и ложь, свобода и насилие, любовь и ненависть, в чем состоит смысл человеческого бытия. Каждый из героев Мележа ищет свою дорогу в стремительно обновляющемся мире, отстаивает свою выстраданную правду, приглашая таким образом и нас определить свое понимание мира с высоты исторического опыта, с высоты лет, отделяющих нас от эпохи, воссозданной в «Хронике».
А кроме того, мне показалась крайне важной в нынешнем, современном прочтении линия Ганны, Василя и Евхима — классического, как теперь говорят, «любовного треугольника». Сейчас в мире все необыкновенно ускорилось, встречи и расставания стали скоротечны, даже в любви мы подчас объясняемся иа ходу, между делом. И думается, что именно сейчас трудная любовь Василя и Ганны, показанная в неторопливом развитии, с медленным сближением и болезненным, саднящим душу разрывом позволит нам повести со зрителями предельно важный разговор об умении ценить и оберегать это необыкновенное чувство. Ведь если в твоей жизни случилась такая улыбка судьбы — если тебя одарило любовью, то ею надо дорожить, как самым большим счастьем на земле, потому что плата за одну-единственную ошибку может быть непомерно велика и горька.
Мы надеемся, что эта линия позволит установить прямой контакт с молодыми зрителями, для которых процессы полувековой давности стали уже достоянием исторических пособий. Сострадая, сочувствуя судьбам героев, зрители смогут постичь и правду времени в целом.
— В «Людях на болоте» и «Дыхании грозы» вы выступаете не только режиссером-постановщиком, но и автором сценария. Будь в живых Иван Павлович Мележ, мы, вероятно, встретили бы в титрах и его имя. А так всю меру смелости при подготовке к фильму и всю полноту ответственности за экранный результат вам довелось взять на себя… Тем самым — вольно или невольно — вы включились в водоворот споров, ведущихся в кино со дня его появления: что есть экранизация? Это уважительное, бережное воссоздание средствами кино идей, сути и духа первоисточника или же — только повод для кинематографической фантазии, порой уходящей весьма далеко от книги? Как вы решили для себя этот вопрос?
— Я думаю, что в чисто теоретическом плане такие дискуссии еще могут вестись, реальная же кинематографическая практика показывает, что прекрасные фильмы создавались как благодаря неукоснительному следованию литературной первооснове, так и находясь с ней в некоторой, что ли, конфронтации. Вспомним, например, «Мать» — один из шедевров мирового кино, который имеет мало внешнего сходства с произведением Горького — шедевром мировой литературы. Один и тот же сюжет дает десятки различных вариантов в литературе, живописи, музыке. Так и в кино — каждый режиссер ищет в книге то, что ему дорого, а не просто занимается послушным интерпретаторством.
Но бывает и так, что происходит счастливое совпадение твоих раздумий о жизни с мыслями, заложенными в произведении, когда ты как бы растворяешься в плоти литературного повествования, и ни о каком режиссерском «своеволии» даже не помышляешь. Так случилось и со мной: мысли Мележа, его привязанности, гражданская позиция, отношение к миру были мне близки и дороги. Поэтому мы отказались от традиционной сноски «по мотивам», предпочтя как можно более уважительно подойти к первоисточнику, постараться передать мир идей и образов пиcателя в наиболее полном объеме.
При всей своей эпической неторопливости, рельефности описываемых событий, «Полесская хромка» Мележа необычайно сложна для экранизации. Ее романы текут, как реки, то разбиваясь на десяток ручейков, то собираясь в один мощный поток, то замирая тихими заводями, то бурля подводными, скрытыми от глаз течениями. Как воплотить на экране лирические отступления автора, в которых ничего вроде бы не происходит, но бьется и пульсирует горячая мысль писателя? Как передать пространные внутренние монологи Апейки, наполненные размышлениями о судьбах родной земли и выводящие повествование из болотного пятачка Куреней на просторы большой истории? Как сохранить композицию произведения, где действие то стремительно несется вперед, то останавливается, то возвращается к исходной точке?