Вспомним фильм «Через кладбище» и его лучшие, сильнейшие кадры — проезд Михася и Сазона Ивановича из партизанского лагеря в ближайший городок через немецкие посты и «секреты». Эти кадры у другого режиссера могли бы стать просто функциональным эпизодом, связующим звеном, у Турова они выросли в законченный, сильнодействующий, воспользуемся здесь выражением Эйзенштейна, «аттракцион», стали емким, образным символом. Долго, бесконечно долго будет ехать повозка по искореженной, мертвой земле, и мы навсегда запомним и этот зябкий рассвет — серый, словно лицо больного человека, и стылые груды развалин, и печные трубы, уставившие пустые жерла в тревожное, низкое небо, мы запомним страшную графику войны — черные деревья, черные скворечники, черные остовы домов. А разве забыть обугленные на корню головки капусты, которые по страшной ассоциации покажутся похожими на черепа заживо закопанных и сожженных людей? Проезд Михася и Сазона Ивановича — это дорога через кладбище, в которое война за один только год превратила когда-то цветущую, живую землю.
А вот следующий фильм — «Я родом из детства». Небольшой белорусский городок, через который война только-только прокатилась своим огненным валом, чтобы отхлынуть на запад. Первые месяцы мирной жизни, но еще горчит дым недавних пожарищ, еще остро пахнет йодом и окровавленными бинтами на госпитальном дворе, и еще долетает в городок эхо далеких сражений то в виде похоронки, то в облике молодого солдата, вернувшегося калекой. Режиссер погрузит нас в эту неустоявшуюся еще жизнь — с привычными слезами и негаснущими надеждами, зачерствевшим отчаянием и первыми токами любви, взрослой самоуглубленностью детей и оттаивающими улыбками женщин,— и мы почувствуем неповторимую атмосферу весны 1945 года — на самой грани войны и мира.
И, наконец, дилогия «Партизаны» — завершающая работа режиссера в этом цикле, запечатлевшая время оккупации Белоруссии, время борьбы, тревог, надежд в эпическом охвате событий. И если внимательно вглядеться в запечатленные в этих фильмах приметы времени, то окажется, что Виктор Туров едва ли не в строгой хронологической последовательности рассказал о всех четырех годах войны, да еще снабдил свое повествование предисловием и эпилогом. И мирный уют довоенной жизни, и напряженная тишина первых дней оккупации, и страшные приметы «нового порядка», и трудный быт партизанского кочевья, и ликующая радость освобождения, и ослепительные залпы Победы, и сверхнапряжение мирных послевоенных будней — все эти особенности жизни Белоруссии в трудные годы переданы в картинах режиссера с волнующей доподлинностью.
Собственно, в этом месте надо сделать оговорку. Правда в воспроизведении времени может быть разного рода: от цепкой, дотошной, въедливой достоверности каждой детали и подробности, которую, например, увидели мы в фильме «Двадцать дней без войны»,— до символически обобщенной атмосферы войны, переданной лишь в сущностных проявлениях, как это было, скажем, в «Восхождении». Эти равно талантливые произведения воссоздают прошлое, приметы времени с разной степенью образной концентрации.
Что касается лент Виктора Турова, то напрасно мы стали бы искать в них как черты строгого документализма, так и примеры форсированной, самоценной кинематографической образности. В каждом из своих фильмов Туров создает вполне достоверный, но слегка преображенный мир, подернутый некоей дымкой. Это не точная реконструкция времени, но как бы воспоминание о нем, тронутое уже местами нерезкостью изображения. Что-то помнится смутно, лишь в общих чертах, а что-то укрупнено в своем значении, наделено чрезмерной сочностью деталей.
Так помнят прошлое дети…
Да, война увидена в фильмах Турова детскими глазами, а точнее, как бы сквозь двойную оптику: взгляд из сегодня, принадлежащий режиссеру, накладывается на изображение, увиденное глазами юных героев. Отсюда — сочетание жесткости рассказа и, как писала в свое время критика, «неожиданной в таких картинах лиричности». Впрочем, что же тут «неожиданного», ведь лирика — это не обязательно размягченная чувствительность, поэтическая безмятежность. Вспомним старинное определение лиризма: «бесстрашная искренность». И этом смысле все фильмы Турова — это как бы единый лирческий монолог, в котором авторское чувство «переплескивается» из картины в картину. С болью, словно срывая с ран присохший бинт, режиссер рассказывает о том, что ему довелось перестрадать, перетерпеть на самой заре жизни. Поэтому в его работах сложно переплетаются сюжетные «побеги», пущенные из одного корня, звучат сходные образные мотивы. И самый пронзительный из них — война и дети.