В один из концертов в «Арт-клинике», что располагалась во флигеле рядом с домом на «Пушкинской, 10», какой-то хрен предложил прорекламировать пиво с откручивающейся крышкой, типа Miller. Tequilajazzz, которых мы разогревали, не стали выеживаться на сцене, ради сраной упаковки слабого алкоголя. Мне же и хотелось, и не моглось. Я терзался, как Анна Каренина. В итоге открыл на сцене бутылку, но пить не стал.
Каждый раз тело получало телеграмму от разума, что завтра тренировка (или что она была вчера), соответственно пить нельзя никоим образом. Памятуя о том, что мышцам нужен белок, Павлик потреблял кефир в немыслимых дозах, успокаивая себя тем, что в нем тоже есть спирт, таскал его с собой в бары и пил из пол-литровых кружек.
Первые два года после того, как я сознательно отказался от прежнего образа жизни, и стал заниматься спортом, мой организм пытался понять: это всерьез, или так, рекламная пауза. Он потихоньку перестраивался. Было чрезвычайно тяжело, прежде всего, психологически. Каждый раз, когда на столе оказывалась бутылка водки, я готов был задвинуть свой тренажерный зал куда подальше и набухаться в стельку, чтобы вползти этой стелькой в ботинок привычного кайфа. Try walking in my shoes. Тем паче, что компания всегда была теплее некуда, просто пышущая жаром печка с изразцами, а не компания. Бывало, что я не выдерживал.
Раз с Жекой мы дернули хорошенько в «Горе» и поехали к Сенникову. Постояли в Александровском парке возле метро «Горьковская», наблюдая, как кроны тополей чернеют под мощной струей жидкости, бывшей до попадания в организм пивом и водкой. Созерцание деревьев было нарушено появлением служителей правопорядка. Нас посадили в обезьянник рядом с Сытным рынком, он выглядел, как натуральная клетка в зоопарке – с луной в решетчатом потолке. Потом запихнули в задницу автомобиля «УАЗ» и повезли в вытрезвитель. По дороге я пытался неровным голосом вещать о правах человека, пока мне крикнули:
– Заткнись!
В вытрезвителе нас осмотрела тетенька-врач и отправила в отделение. Там, как водится, вся наша наличность была изъята в фонд голодающих хомячков Новой Зеландии, и, промурыжив час, нас отпустили. У Сенникова были уже ночью. «Пить вредно, и небезопасно», – думал Павлик, засыпая.
Я начал совершать вечерне-ночные пробежки. Более искушенные в данного рода вопросах люди подсказали, что утром бегать нежелательно. Поэтому поздним вечером, когда все наркоманы Веселого поселка ловили очередной приход и смотрели на мир предельно суженными или расширенными (в зависимости от того, чем они ширнулись) зрачками, я бежал. Бежал от своего прошлого, от своего бывшего «я», бежал по газонам, лавируя между миниатюрными пирамидками собачьих фекалий, потому что по асфальту бегать вредно. Ступням требовалась мягкая земля. Вокалист должен бегать. Это меня подстегивало еще больше. Я пытался почувствовать движения живота, чтоб потом вспомнить об этом во время пения.
После пробежек, приняв душ, я стал замечать, что ощущаю себя по-новому, что это тоже своего рода приход, который помогает адаптироваться к реальности. Мысли прочищаются, если они были нефтью, то стали бензином, и теперь у мозга есть топливо.
В тренажерном зале я быстро избавился от комплекса неполноценности, и начал заниматься в полную силу, тем более что помимо одногруппника Димы, нашлось еще несколько качкистов с других факультетов, с которыми отношения заладились. Тренировались в основном по вечерам три раза в неделю, но иногда я заглядывал еще и днем, прогуливая лекции.
В зале есть очень важный момент, который помогает наладить контакт с окружающими – страховка. Как правило, люди работают над одной группой мышц, совершая три-пять подходов. Первый подход – разминочный, второй, чтоб вперло, а третий-четвертый на силу, с максимальным весом. Мышцы реагируют не только на чисто физическое воздействие. Мышцы, как это не парадоксально звучит, нужно обманывать, их нужно приучать к мысли, что они могут больше. Если ты тягаешь вес, который взять не можешь, но настроен на то, чтобы его взять, то в следующий раз, или через раз, ты его обязательно одолеешь. Мне эта тактика не близка, она более подходит профессиональным культуристам, но дело в другом. В любом тренажерном зале можно обратиться к ЛЮБОМУ человеку, который занимается вместе с тобой, и даже если вы в первый раз друг друга видите, он обязательно тебя подстрахует. Со стороны это выглядит довольно глупо – один человек жмет с груди штангу, другой стоит над ним, и помогает первому. Зачем заниматься подобными вещами, когда можно скинуть пару блинов, и не париться, заниматься в одиночку? Но дело в том, что финальный подход, когда ты рвешь гриф из последних сил, и говорит мышечной массе: «Это то, на что нужно рассчитывать». Качки орут, как полоумные, не для понтов, это действительно помогает. И если человек тебе пособил, то у вас установилась связь, появилось чувство локтя. Люди видят, что у них одно общее дело – это сближает. Ты начинаешь ощущать себя частью общего механизма, понимаешь, что ты не один такой.
Отрезок восьмой
Бездействия неспешные шаги
Скрип половиц, затихшая квартира
Под полом крыса тащит кусок сыра
Мне лень пошевелить пальцем ноги
(Из собственного)
Звучит как минимум странно. Окончательно бросить пить мне помогла крыса. Крыса стала существенным аргументом в защиту здорового образа жизни, даже гораздо более существенным, чем straight edge.
Город покрывала пепельная обложка серого неба. Я был с кошкой. У кошки была обложка серой шерсти. Ей предстояло трахнуться с котом и осчастливить меня выводком мокрых котят, которые станут пищать и ползать у нее под брюхом. Они будут один день мокрыми дистрофиками. Потом шерсть высохнет, и они увеличатся в объеме. Шерсть кошку полнит. Когда ее вымоешь, она кажется тощей.
На Моховой улице базировалась контора, торгующая профессиональной косметикой и спецэффектами для кино. Здесь затаривались сотрудники «Ленфильма», театральные гримеры, манерные работники салонов красоты, от которых за версту несло запахами парфюмерной лавки. Слезные мешки, сандарачный клей для приклеивания пастижерных изделий, натуропласт, латекс, очиститель кистей, тюль (выдержка из ассортиментного перечня). И все это располагалось в полуподвальном помещении, где я обитал, расплачиваясь за свое проживание нервами, которые потребляла на завтрак, обед и ужин истеричка-директриса. Плюс еще сторож, грузчик, экспедидор (тоже я). Плюс секретарша (не я). Вот и весь персонал. Таким вынужденным триумвиратом (я, секретарша, директриса) мы просуществовали четыре года.
До нас здесь располагалась швейная мастерская. А до швейной мастерской фотолаборатория. В каждой комнате стояло по две раковины. В каждую комнату была подведена холодная и горячая вода. Трубы протекали, пол представлял собой желе из опилок. Доски прогнили настолько, что не выдерживали человека. Пришлось научиться стелить пол. Поначалу я делал это с уровнем, потом на глаз. Подвал под квартирой отсутствовал. Прямо по фундаменту, от которого меня отделяло расстояние, размером с локоть, бегали самые живучие на земле твари, которые оказались намного умнее, чем я полагал.
Театральная академия, располагавшаяся по соседству, стала спонсором предприятия. Там шел ремонт, и я частенько наведывался в дом, где учились Мандельштам и Набоков, где состоялось первое питерское выступление Маяковского, чтобы стыбрить мешок цемента, ветонита или пару досок. Снаряжался всем необходимым и покидал здание. Поскольку одет я был точно так же, как все остальные работяги, на меня никто не обращал внимания.
Если у Сенникова в квартире была ванна, но не было горячей воды, то здесь была диаметрально противоположная ситуация: горячей воды было с избытком (избыток вытекал из проржавевших труб), ванна отсутствовала. Я в состоянии обитать в любых условиях при наличии помывочной комнаты. Раз ее не было, значит, нужно было делать соответствующие выводы. А за выводами должны были следовать соответствующие действия.