Она сильно похудела, все кости как бы ясно обозначились на ее лице, губы скорбно сжаты, в глазах страдание.
Правда, к больным была по-прежнему внимательна, но все-таки они заметили явную в ней перемену, судачили за глаза:
— Наша Зоечка, наверно, заболела…
— Что это с нею стряслось?
— Как бы узнать, почему она стала такая?..
Во время совещаний и пятиминуток она сидела отрешенная, погруженная в свои невеселые мысли, с отсутствующим взглядом; если к ней обращались, вздрагивала, отвечала не сразу.
Вершилов был вынужден как-то сказать ей, хотя и мягко, но внушительно:
— Зоя Ярославна, очень просил бы вас перенестись в настоящее время.
Она смутилась, пробормотала что-то невнятное и снова продолжала безмолвно, печально глядеть прямо перед собой, в одну точку.
Но все хорошо, что хорошо кончается.
Как-то вечером неожиданно в дверь позвонил Владик. Она открыла ему дверь и замерла: он был одет в огромную шубу, словно бы взятую взаймы у некоего великана.
— Владик! — закричала Зоя Ярославна. — Это ты? Неужели!!
Обняла его, прижалась лицом к овчинному, изрядно пропахшему нафталином воротнику.
— Я, — заикаясь ответил Владик; казалось, он стал заикаться еще сильнее. — Это я, заинька!
— Где ты был? — продолжала спрашивать Зоя Ярославна. — Я же все глаза проплакала!
В ней было сильно развито чувство юмора, и потому она не могла мысленно не усмехнуться: понимала, уж очень не подходит ей эта простонародно-былинная форма «проплакала».
Оказалось все очень просто: у Владика умер дед где-то в Горьковской области — и он поехал на похороны. Там ему вручили шубу, которую дед отказал ему, вот эту самую…
— Почему же ты не позвонил? — сердито спросила Зоя Ярославна, хотя в сердце ее уже воцарилась блаженная успокоенность. — Неужто трудно было позвонить?
И опять все было просто: он звонил, а у нее все время был занят телефон, немудрено, в ординаторскую трудно дозвониться, вечно кто-нибудь висит на телефоне. А ему еще надо было ехать на аэродром, добывать билет и лететь до Горького. Оттуда добираться до села попутной машиной.
— Так что са-ма по-ни-маешь, — заключил Владик.
— Понимаю, — кивнула ублаготворенная Зоя Ярославна. — А теперь марш в ванную, пока я приготовлю ужин.
Все было хорошо, почти прекрасно. Однако договорились на будущее — что бы ни случилось, непременно постараться дать о себе знать.
И тогда Владик, немного поколебавшись, сообщил ей номер своего служебного телефона, взяв с нее честное слово, что телефоном его она воспользуется лишь в самом крайнем случае.
Еще остался открытым вопрос с шубой. Шуба была огромных размеров — покойник и в самом деле был богатырь, — порядком изъедена молью и выглядела на Владике в достаточной мере нелепо. Или, вернее, Владик пресмешно выглядел в ней.
Зоя Ярославна сняла шубу с вешалки, и шуба стала колом, ни на секунду не склонившись набок.
— Ты ее носить не будешь, — безапелляционно заявила Зоя Ярославна.
— Нет, буду, — протестующе ответил Владик.
— Нет, не будешь! Она непомерно велика, абсолютно не идет тебе, старомодна, и, право же, в ней неудобно показаться на улице.
В конце концов Зоя Ярославна победила — и шубу подарили слесарю домоуправления, который был весьма доволен подарком: по его словам, шуба могла превосходно утеплить собачью конуру на его садовом участке.
… — Я стараюсь выработать в себе доброту, — нередко утверждала Зоя Ярославна. — Ведь можно выработать многое, например, уменье просыпаться всегда в одно и то же время, или выработать определенное бесстрашие, перестать бояться пауков, мышей, темноты. Вот так же точно я стараюсь выработать доброту.
Она наговаривала на себя. Благодаря своей мужеподобной внешности Зоя Ярославна казалась сердитой, временами даже злой. А на самом деле сердце у нее было мягкое, жалостливое.
Иные врачи с годами обретали если не равнодушие, то завидное спокойствие.
— Это — благо, — настаивал доктор Вареников. — Иначе жить было бы невозможно!
Сам доктор Вареников почти не пытался скрыть свое предельное равнодушие решительно ко всем больным.