Существует характерный анекдот о Пикассо, заслуживающий того, чтобы его здесь привести.
Рыжий Вламинк открыл в каком-то ресторанчике негритянскую статую и приобрел ее. Вламинк был тогда неразлучен с Дерэном, с которым они вместе основали знаменитую школу в Шату. Он принес свою статую к Дерэну, поместил ее посредине ателье и, созерцая ее, изрек:
— Почти так же красиво, как Венера Милосская, а? Ты не находишь?
— Совершенно так же красиво, — тотчас откликнулся Дерэн.
Друзья переглянулись.
— Не пойти ли нам к Пикассо? — предложил Вламинк.
Они ввалились к Пикассо со своим деревянным чурбаном, и Вламинк опять сказал:
— Почти так же прекрасно, как Венера Милосская. А? Да… почти!
— Ничуть не хуже! — подтвердил и Дерэн.
Пикассо размышлял. Он выдержал паузу и, наконец, найдя нужным перещеголять обоих смелых ценителей, подтвердил:
— Гораздо лучше!
Да простит мне Пикассо, — но этот маленький анекдот очень характерен, и тот, кто рассказал мне его, я надеюсь, не будет отпираться, когда прочтет его здесь. Точно так же, как и Адольф Баслер, который в своем труде «Живопись — новая религия» говорит: «Пикассо тогда счел своим долгом носиться с неграми, как носился раньше с египтянами, с финикийцами, с помпейскими декораторами, с коптскими ткачами ковров, с художниками всех стран и народов».
Достаточно было увидеть основателя кубизма в «Кролике», где стены украшали полотна «синего» периода, чтобы убедиться, каким он теперь окружен ореолом. Даже когда он отсутствовал, — а мне очень редко удавалось застать его там, — о нем напоминала та особая атмосфера, какую вызывала его личность и его парадоксы. Негритянские живопись и скульптура, вошедшие в моду благодаря Пикассо, Вламинку и Люк-Альберту Моро, теперь уже завоевали себе место в области классического искусства. Им-то наше поколение в значительной части обязано тем, что оно не погрузилось в бесполезное фантазерство, в сарказм или дурачества.
Надо сказать, что в то время в «Кролике» часто бывал молодой человек, называвший себя Пьером Мак-Орлан и обращавший внимание всех завсегдатаев Фредэ своими манерами и замечаниями.
Его слушали. Он за столом играл роль председателя, и никто не позволил бы себе прервать его, когда он затягивал припев «Легиона» или «Батальонеров».
Мои песни не выдерживали никакого сравнения с песнями Мак-Орлана; но, услышав их однажды вечером, когда случай привел меня в «Кролик», он тотчас усадил меня подле себя и заявил, что они совершенно в его вкусе.
У меня осталось очень яркое воспоминание о том вечере. Дело в том, что я никогда не бывал в этом кабачке Монмартра раньше и не знал там ни одной живой души. Все, что мне было известно о посещавшем его столь блестящем обществе, — я вычитал, еще в бытность мою в провинции, в журнале «Новое перо». Журнальчик восхвалял прелести указанного заведения и обещал всем подписчикам бесплатную выпивку в «Кролике». На обложке был даже помещен фотографический снимок «Кролика». Я его вырезал вместе с «контрамаркой на выпивку» и в течение пяти лет носил то и другое при себе в старой записной книжке, с которой никогда не расставался. В тот вечер я было собирался этой «контрамаркой» уплатить за поставленный передо мной стакан вина, но «капитан» Мак-Орлан решил иначе, и с тех пор я увеличил собой число клиентов знаменитого кабачка, и никогда Фредэ не брал с меня ни одного су.
Так завязываются в жизни узы дружбы, если вам повезет и вы неожиданно набредете на человека, словно созданного для того, чтобы эту дружбу сделать постоянной и крепкой. Пьер Мак-Орлан кормился самой неинтересной литературной работой, кроме того, сочинял песни, которые продавал в предместье Сен-Дени по цене самой ничтожной, и рисовал в каких-то никому неизвестных журналах. Все это давало очень мало денег, мало даже по тогдашнему нашему масштабу.