— Да. Я никогда не думала, что может быть так плохо. Сначала мне представлялось даже экзотичным провести ночь в тюрьме, а втайне я надеялась обрести таким образом известность, привлечь к себе внимание. Но в реальности это оказалось чудовищно. Мне было очень страшно. Я понимаю, это глупо и бояться нечего, но мне и впрямь было страшно. Мне показалось, что я очутилась в какой-то ужасной беде, из которой уже никогда не выбраться.
Кари была на грани истерики. Хантер еще никогда не видел ее в таком состоянии.
— Ш-ш-ш, — успокаивающе прошептал он, поглаживая ее ладонью по волосам. — Я бы ни за что не допустил этого.
— Но ведь может случиться так, что ты будешь не в состоянии мне помочь, — вопреки здравому смыслу упиралась Кари. — Мне было так холодно…
Не успев задуматься над тем, что делает, Хантер лег рядом с ней и натянул одеяло на них обоих. Поскуливая, словно раненый зверек, Кари прижалась к любимому. Ее руки обвили его шею, а лицо спряталось у него на груди.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Мне так страшно! Обними меня покрепче.
Жалость бритвой резанула по сердцу Хантера.
— Я тоже люблю тебя, родная.
Он обнял ее и крепко прижал к себе. Но Кари хотела ощущать его еще ближе, и ее губы стали судорожно искать его рот. Через несколько нескончаемых минут ему с трудом удалось оторваться от нее.
— Что мы делаем! Боже, это безумие! — Он несколько раз поцеловал ее в шею. — Тебя надо бы задушить за то, что ты втянула нас обоих в такую кошмарную передрягу.
Кари потерлась щекой о щеку Хантера.
— Наверное, я этого заслуживаю. Я хотела встать на защиту права журналиста не раскрывать свои источники информации, но выяснилось, что я не создана для роли мученицы. Приходится признать тот факт, что я — обычная трусиха. Не представляю, как осужденные могут выносить тюремное заключение — днями, годами!
— Немногие из них отличаются такой чувствительностью, как ты, любовь моя.
— Когда-нибудь я обязательно сделаю репортаж о заключенных. Я изучу их…
Из горла Хантера вырвалось глухое ворчание.
— Давай сначала ты отсюда выберешься, а уж потом будешь думать о собратьях по несчастью и о том, как привлечь внимание общественности к их страданиям. — Хантер поднял подбородок Кари и посмотрел ей в глаза. — Почему ты не позволила адвокату телекомпании вытащить тебя из тюрьмы?
— А что бы это изменило? Ведь речь в данном случае идет о первой поправке. Я понимаю, ты считаешь меня занозой в пальце, упрямой ослицей и…
— Я с уважением отношусь к твоему поступку. — Видя, как удивленно раскрылись глаза Кари, Хантер пояснил: — Сейчас я говорю как мужчина, а не как окружной прокурор. Прокурор во мне по-прежнему негодует на тебя. Но я люблю тебя, Кари Стюарт, — тебя и все, во что ты веришь. — Он прижал ее голову к своей груди. — Разве стал бы я рисковать своей карьерой, приходя сюда и лежа на тюремной койке с заключенной, если бы думал иначе? Да если об этом узнают, меня просто насмерть затопчут.
— За сексуальные притязания по отношению к заключенной?
— Что-то в этом роде.
Она поцеловала его в подбородок.
— Обещаю не подавать на тебя в суд.
Влюбленные поцеловались еще раз. Это было так чудесно, что на некоторое время они даже забыли о том, в какой жуткой ситуации находятся.
— Кстати, тебя могут затоптать и по другой причине, — спокойно заметила Кари, вспомнив о журналистском столпотворении в коридоре тюрьмы после ее ареста.
— Знаю. Ваши когорты уже подняты по боевой тревоге. В заголовках сегодняшних газет меня рисуют настоящим циклопом, а ты затмила даже Жанну д'Арк и являешься теперь самой знаменитой мученицей. За твоей спиной — целая армия твоих коллег, которые провозгласили меня своим общим врагом и подступают со всех сторон.
— Извини, Хантер. Я, честное слово, меньше всего хотела навлечь неприятности на твою голову.
— И тем не менее мне теперь придется ходить в монстрах.
Она рассмеялась:
— И что же ты собираешься сделать для того, чтобы вновь обрести в глазах общественности благопристойное лицо?
— Выяснить, что приключилось с тремя крохами, и вернуть их родителям. Что-то подсказывает мне: они еще живы.
— Хорошо бы, — тихо откликнулась женщина.
На них снизошел покой. Кари лежала в объятиях дорогого ей человека и с любовью прислушивалась к тому, как бьется его сердце. Еще несколько минут назад все в этой маленькой камере пугало ее, сейчас же здесь было тепло и мирно.
— У меня отобрали часы. Сколько сейчас времени?
— Уже поздно.
— Ты с самого начала собирался ко мне прийти, да? Именно поэтому у меня нет ни одного сокамерника?