— Хочешь. Ты этого хочешь.
Нет, Стив не хотел. Будь у него выбор, он бы этого никогда не допустил. Не дал бы человеку, которого терпеть не мог, такую власть над собой. Не дошел бы… до этого всего.
Горячий скользкий язык обвел по кругу его вход и вдруг скользнул внутрь. Рамлоу крепко, до боли сжал горевшие ягодицы, причиняя неестественно сладкое страдание, почти боль, круто замешанную на стыде, и со стоном принялся трахать его языком. Горячим, скользким и бесстыдно подвижным.
— Не могу, — прохрипел тот. — Блядь, это же все для меня, да, Кэп? Видел бы ты себя. С красным пятном на идеальной жопе, с влажно блестящей розовой дыркой и торчащим хуем, весь пылающий от праведного возмущения и возбуждения, — он снова огрел его по заднице, больно сжав чувствительную кожу и, судя по ощущениям, похлопал головкой члена по входу, коротко подразнил его, не проникая внутрь, и вдруг со стоном провел мягкими губами и языком за яйцами, вдоль всего ствола до самой головки, отогнул член назад и несколько раз лизнул уздечку, прихватив ее губами, и вобрал головку в горячий рот.
Если бы мог, Стив бы дернулся, уходя от соприкосновения — ощущения были сложными, интенсивными и болезненно-острыми. Они задевали внутри что-то неправильное, тщательно спрятанное, что, наверное, всегда было в нем. То, что он не хотел открывать. Никому.
И уж тем более он не хотел быть подопытным кроликом Рамлоу.
Возбуждение, еще мгновение назад невыносимое, чуть поутихло, но Рамлоу, чутко реагировавший на него, снова с силой сжал горячий отпечаток своей ладони на ягодице, не выпуская при этом члена изо рта, и Стив внутренне взвыл от бессилия и ослепительно-мучительного желания кончить.
— Таким ты мне нравишься, — хрипло признался Рамлоу, и вдруг сунул в него пальцы, неприятно ощупал изнутри, заставляя задохнуться от ярости и возмущения, и снова хлопнул по заду, провернул внутри скользкие пальцы, болезненно невыносимо задевая простату, прицельно надавливая на нее. — Вот так. Тугой. Гладкий, горячий. Готовый принять меня. Я буду драть тебя. Хлопать по идеальной заднице, заставляя ее розоветь от каждого удара, и смотреть, как ты принимаешь. Ты будешь отлично смотреться с моим членом в заднице, Кэп. Сучка-кэп. Красавец. Я гребанный бог. Я ебу тебя.
Он говорил отрывочно, перемежая оскорбления стонами и, наконец, Стив почувствовал это: мышцы раздвинулись, растянулись вокруг члена, и Рамлоу застонал по-настоящему: голодно, низко, с оттяжкой в рык.
— Да, блядь, да, сука, как я этого ждал. Моя целочка. Сдох бы еще раз, лишь бы натянуть тебя. Мой приз. Мое гребанное бессмертие. Оно. Того. Стоило.
Ощущения были неприятными, но слова Рамлоу, его неожиданное признание что-то цепляли в нем. Мать говорила, что способные на любовь не могут быть безнадежными грешниками. О матери думать не хотелось, и Стив уставился на край тумбочки невидящим взглядом, стараясь не думать вообще ни о чем. Не слышать глухих, горячечных стонов, абстрагироваться от неприятного растяжения там, внизу.
Возбуждение снизило свою интенсивность, но член все равно упрямо стоял, отголоски чужого удовольствия бродили в крови, как хмель, задница горела, а он не чувствовал ничего, кроме того, что его имеют, как резиновую куклу, как кусок мяса, а он ничего не может с этим сделать.
Боли не было. Только слабое отвращение к Рамлоу, к себе, ко всему миру. За то, что Рамлоу оказался прав. Его… любовник оказался прав. Несмотря на отвращение, он все равно был возбужден. Тепло скапливалось где-то за яйцами, увеличиваясь от каждого осторожного, жадного движения члена внутри, от каждого стона, от самого осознания происходящего.
— Давай, детка, — простонал Рамлоу и, коснувшись губами его лопатки, обхватил член ладонью, принимаясь надрачивать в такт толчкам. Стив сдался. Чем быстрее это кончится, тем лучше.
Короткая острая судорога на мгновение скрутила его, ослепив, сделав мир идеальным, и, кончив, Стив проснулся.
Он лежал на животе, все еще чувствуя слабую пульсацию члена, остывающее пятно под животом и то, как голодно сжимается задница. Штаны были на месте, за окном занимался серенький мутный рассвет, а Стив не мог найти в себе сил, чтобы подняться и начать новый день. Часть его будто осталась там, в кошмарном сне.
Вспомнилась вдруг фраза Тони: “Вас мучают эротические сны? Что вы, доктор, я ими наслаждаюсь”.
Мокрое пятно на постели было тому неопровержимой уликой.
Только на душе было погано. Даже все очищающей, сжигающей ярости не осталось. Так, угольки.
— Ты тут? — спросил Стив, нехотя перевалившись на бок.
Рамлоу не ответил. Стив мстительно понадеялся, что тот, трахнув его, потратил на это столько сил, что не появится ближайшие пару дней, и поднялся с постели. Голова кружилась впервые с того момента, как он выпал из установки Говарда Старка на руки врачей. Невольно пришла мысль о том, что это он потратил на нежеланное сношение слишком много сил, но она настолько ему не понравилась, что он со странной апатией загнал ее глубже.
Какая теперь разница?
Кто-то великий говорил: “Не можешь победить — возглавь”. Стив хотел попытаться. Для этого нужно было поговорить с Рамлоу. Еще раз. Конструктивно. На своей территории.
Пытаться не хотелось, но Стив упрямо решил не сдаваться. В крайнем случае можно было воспользоваться услугами специалиста и просто изгнать Рамлоу в его неспокойное посмертие.
Но это на крайний случай.
Тот поцелуй в лопатку сказал Стиву больше, чем все пропитанные ядом слова вместе взятые.
Перед чертовым чувством на букву “л” все люди одинаково беззащитны.
Даже такие мудаки, как Рамлоу.
***
День прошел в тумане. Стив поел, походил по дому, вздремнул днем, не видя никаких снов, кошмарных и не очень. Тело ломило, чувства неуюта, одиночества и использованности клубились в нем, как змеи.
Он не узнавал себя. Общее состояние апатии, безразличия ко всему, было ему несвойственно. Даже после смерти Баки он ощущал только злое отчаяние и желание отомстить, а не такое вот состояние “ляг и лежи”, как сейчас. Похоже, он все-таки переоценил устойчивость своей психики.
А еще перестал бояться того, что это случится снова. Самое идиотское и грязное уже произошло, и в процессе, откровенно говоря, все было не так плохо, как после.
Ночью он спокойно лег, упрямо натянув пижамные штаны, и не стал заводить будильник. Привычно провалившись, он оказался один. За окном спальни садилось солнце, вокруг стояла мирная тишина, спокойная и уютная, будто из грязного холодного мира он вдруг попал домой. Это ощущение напугало Стива больше, чем возможность повторения вчерашнего. Там, в настоящем мире, у него остались настоящие, живые друзья. Там был Баки.
Здесь он был чужим. Он жив, он должен был чувствовать холод и желание вернуться, но подсознательная готовность к тому, что придется остаться, заливала внутренности холодом. Он должен был вернуться.