Ближе к весне 1940-го жители Раквере немного успокоились. Фермеры готовились к лету, Ильмар уже два года как работал вместе с отцом в мастерской. В Таллине, конечно, было тревожно, и Ильмару часто приходилось слышать дома о том, что два короля не смогут усидеть на одном троне; но то, что беда может докатиться и до их размеренно-упорядоченной, натруженной, благостно-счастливой жизни, казалось ему невозможной несправедливостью. Они никогда ни о чем не просили, сами много работали и делились с ближними. Кто два года назад помог отстроить дом хромому Мартину? А курятник после пожара Расмусу кто за один день сделал? А сколько раз они выручали одиночку Лауру? Да дело даже не в них, здесь вообще все живут по совести. Оставляй на завтра хлеб, а не дела. Это отец так говорит. И все здесь думают так же. Почему тогда они должны уступать свое, отдавать себя другим, пришедшим на дармовщину, да к тому же не первый раз? Ильмар, Ильмар, мы хоть и находимся по другую сторону этого заграждения, называемого российско-эстонским конфликтом, мы с читателем тебя в чем-то понимаем. Но судьба знает больше нас. И еще: все-таки не по совести вышло с «Бронзовым солдатом» в 2007-м. Как думаешь?
В июне 1940-го границы Эстонии были закрыты, старое правительство разогнано. Ильмар тогда еще отметил про себя, что трон действительно не может выдержать двоих, как старая, уставшая от неспокойной жизни и плохой пищи лошадь. А коммунисты поспособствовали тому, чтобы с лошади были сброшены именно Пятс и Ээнпалу. Остальное уже можно считать следствием. И то, что в конце июля Эстония вошла в состав СССР, Ильмара, как и отца с матерью, расстроило, но не удивило. У них лежала кое-какая сумма в банке, но обналичить ее они не успели. В доме на всякий случай хранилась винтовка, которую под нажимом новой власти пришлось сдать. Еще ввели комендантский час, и теперь они все старались возвращаться как можно раньше, а мать и младшие дети вообще перестали выходить.
В ноябре 1940-го вывели из оборота кроны. Чтобы обменять их на рубли, приходилось вставать ночью и, рискуя быть пойманным патрулем, занимать очередь в банке с пяти утра. Кто рано встает, тому Бог подает. Так все время говорила мать, когда Ильмар не хотел утром просыпаться. Но что-то советское правительство, несмотря на его, Ильмара, ранний подъем, ни разу не расщедрилось; выручать каждый раз удавалось настолько мало, что после банка надо было идти на черный рынок, а курс там, стыдно сказать, сорок-пятьдесят советских копеек за крону. В банках все-таки давали восемьдесят, но не больше двухсот пятидесяти советских рублей в одни руки. Что ни говори, но это ведь их страна. Неужели они не имеют здесь права даже на то, что честно заслужили, тяжело заработали? И ведь никто ему не ответит. Некому отвечать.
Ильмар закрыл левый глаз и посмотрел в треугольное сечение мушки. На чердаке тронутого бомбежками дома по улице Соола он дежурил уже шестой час. От голода громко урчал желудок. Сейчас бы домашнего мульгикапсада[5] – не того, который они однажды ели в штабе. Хильда хоть и вкусно готовит, но сделала его из американской трофейной «тушонки». Нильс-дурачок спер у русских. Нет, хочется того, материного, из детства. И запить холодным темным пивом. Штаб, или то, что они называли штабом, попорченное снарядами здание на улице Ынне со следами и осколками мирной жизни, Ильмар любил. Приходил туда и отгораживался от войны, боли, даже от своей памяти. Смотрел на опрятную Хильду, вдыхал запахи приготовленной ею еды и улыбался, но не одними губами – руками улыбался, грудью, животом, всем телом. Стряхивал с себя последние семь лет, как и не было. В мирное время сделал бы предложение, да. Сейчас бы тоже сделал, но хотелось по-человечески, чтобы не на ходу, не наспех. Хильда была как равнинная река, уверенная и неторопливая, но в постоянном движении, заботливая и открытая, но с едва заметным омутом зеленых глаз. И терпеливая, вот как Эмайыги[6]. Или родная ракверская Киюла. И так хотелось снять с себя всю усталость и ненависть, злость и обиду, оставить на берегу то и дело наступающие воспоминания, кадры жизнехроники: глаза и крики раненых, сваленные в кучу трупы детей, оторванные снарядами ноги. Провести окатышем черту на песке, бережно и осторожно войти в смывающие смертную тоску воды, с головой уткнуться в их ласкающий водоворот и плыть, вовлекаясь всем телом, до дрожи, до всхлипа, до онемения, до сладчайшего пикового замирания. И плача от острого укола счастья, выбраться на мелководье, упасть новым, навсегда получившим прощение, отяжелевшим от жизненной благодати телом и застыть, прислушиваясь к разлитой вокруг красоте.
5
Мульгикапсад – традиционное блюдо эстонской кухни из жирной свинины, квашеной капусты и перловой или ячневой крупы.