На той стороне местные вывели сарлыков на выпас: сарлыки похожи на мохнатых коров, у них длинная спутанная шерсть и грустные глаза. Наверное, грустные, потому что близко я не подходила, боюсь деревенских, мы их все боимся, у них есть ружья и желание отомстить русским за сорокаградусную водку.
Я хожу вдоль берега и смотрю себе под ноги; кое-где в траве небольшие ямки с водой, это еще не болотца, конечно, но, если ямка глубокая, можно оступиться. Вспомнилось почему-то, как в пионерском лагере вожатая рассказывала про бабку-алтайку или арапку – наверное, за темный цвет кожи. Бродит она по лесам и горам и показывается одиноким путникам. Если увидишь ее, жди беды. Но мало ли что могла наговорить ночью у костра вожатая.
Я начинаю медленно подниматься вверх. Конечно, до ледника не дойду, но это еще ничего не значит. Проползаю метров тридцать и отдыхаю. Как она тут может ходить, старенькая, по козьим и змеиным тропам? Я еле-еле, хватаясь за кусты, преодолеваю еще двадцать метров – вдруг за спиной что-то хрустит и падает. Я резко оборачиваюсь, пусть! Но это заяц размером с небольшую собаку. Он быстро перемахивает через камни, кочки и коряги, и вот я уже вижу только задетые им ветки.
Прислоняюсь к дереву. Она, наверное, одинокая, как и я, без чегедека, на поясе ни одного мешочка с пуповиной, простоволосая. Может, и не старая совсем. Я встаю на плавающие камни, но вовремя успеваю ухватиться рукой за маленькую сосну и выбраться на твердое. Чегедек, чегедек, ты меня съешь. Смотрю вниз: Талдуру можно охватить почти всю, на той стороне наш лагерь, сарлыки мохнатыми точками растянулись по долине, местных вообще как будто бы нет. И не хочет она никому плохого, просто нигде ее не ждут, вот и ходит черной кошкой по Горному и никого с собой не зовет.
Я карабкаюсь еще чуть-чуть, останавливаюсь, сдираю с головы бандану, разбрасываю в стороны руки, запрокидываю голову и закрываю глаза. Ветер остужает мое раскрасневшееся лицо, вплетается в непокрытые волосы, размахивает банданой как флагом, в ладонь падает что-то клейкое и ячеистое. Я вздрагиваю от неожиданности, надо мной кедр. Это сброшенная ветром или каким-то маленьким зверем шишка. Для себя старался, но я ее не отдам. Нюхаю смолистые коричневые древесные чешуйки. Вдруг сбоку мелькает какая-то фигура. Или показалось? Со мной лучше в горы не ходить.
Агапа долго шла по лесу, привычно поднимая край платья и расходящийся подол чегедека. Чегедек на нее надеть успели, а вот мужниной женой она не побыла. Агапа как раз стояла за кожого[7], и жениховы сестры (своих у нее не было) расплетали ей сырмал[8] и готовили тана[9]. Вдруг будущая свекровь заревела, как раненая маралуха. Айдар, сильный и красивый ее Айдар, побелел и упал на землю. Это все она виновата, правы были соседи, нельзя на ней сына женить, черная чужачка, вдовьим духом от нее тянет. Айдар, поднимись, встань на ноги, посмотри ясно и весело, как ты всегда смотрел. Агапа, простоволосая и безумная, постояла над мертвым женихом и вышла из дома, который навсегда ее проклял.
В отцовский, построенный по русскому обычаю сруб в тот вечер она не вернулась. Долго шаталась по лесу, как рано проснувшийся, оголодавший или потревоженный медведь. Лес Агапа любила и чувствовала лучше местных. Различала всех птиц и животных по голосам, слышала, как жалуются друг другу деревья, как кряхтят старые горы, как гневно разговаривают с берегами реки. В Беш-Озёк они с отцом приехали из Смоленской волости Бийского уезда. Отец занялся охотой, а ее отдал на воспитание местным женщинам, и, хотя Агапа была черноволосой и кареглазой и не так сильно отличалась от их детей, ойротки сразу насторожились, как будто что-то видели.
Матери своей Агапа не помнила, отец много не рассказывал. Как-то она нашла в кармане отцовского сюртука, оставшегося от прежней жизни, фотографию молодой женщины. Белое платье в пол с пышными рукавами, белый венок и спускающаяся от него прозрачная накидка. Агапа догадалась, что это свадьба. На свадьбах женщинам на голову все время что-то надевают. Недавно выдавали замуж Кажагай, и ей надели кураган борук[10]. Агапа достала из сундука отрез белой ткани, привязала тесьмой к голове, покружилась и остановилась перед зеркалом. Они похожи с этой женщиной. Агапа взяла фотографию и провела по ней рукой. Если это мама, почему папа не хочет ничего рассказывать? И где она сейчас, почему они живут без нее? Агапа задумалась и, держа фотографию, села на сундук. От сильного натяжения ткань выбилась из-под тесьмы и мятым сугробом сползла на пол.