После смерти Айдара Агапа не решалась вернуться в аул. Утром следующего дня ее нашел в лесу отец, привел домой, заставил переодеться, заварил зизифору – пусть успокоится, поспит. Агапа прихлебывала зеленоватый кипяток из толстостенной глиняной пиалы – разбавлять молоком любой чай она так у местных и не научилась – и щипала позавчерашний теертпек[11]. Потом, как будто решившись, повернулась к отцу:
– Расскажи, как мамушка умерла.
Он, конечно, знал, что когда-нибудь придется рассказать, но все тянул. А что тут говорить? Ведь не правду же. Кромешная была ночь. Он и сам до конца не понял как, потому и уехал подальше. Только кажется, что не уезжал никуда. Но Агапушка не виновата, да и не верит он в чертовщину эту. Утопла Васса, и нечего старое взбалтывать.
Агапа смотрела на отца, не мигая и не двигаясь, как будто мысли читала. Потом помотала головой:
– Нет, ты по правде мне скажи.
А «по правде» получалось вот что. Васса была нежитью. Так его брат Михаил говорил. Ему бы поверить тогда, да куда там. Сох по ней, как опоенный. Увидит – душой болеть начинает. А она его только что в пригоршню не брала и об пол не кидала. Тихая как будто, покладистая, а слово обидное скажет или посмотрит холодно, сразу словно шилом в руку. Он сносил, от судьбы не прятался, говорил всем: «Семеюшка она моя, разласка! А что креста не носит, так это вы просто не видите, он у нее под исподним у сердца».
Перед церквой пошли снимки делать. Снялись вместе, потом она одна захотела. Одна так одна. Присела на скамеечку, вуалька возьми и оторвись. Все кинулись поднимать, поправили кое-как. А когда перед Богом клясться пришли, тут такое началось. Она порог храма переступила и слабеть стала. Идет еле-еле, осунулась вся, белее наряда своего. У алтаря покачнулась и упала. Тут уже шептаться стали, на него с жалостью глядят, Михаил глаза прячет. Вынесли ее на воздух – отошла маленько, щечки заиграли цветом, улыбается; не пойдем, говорит, больше, ну ее, церкву эту. Он взъерепенился, за руку схватил, до порога святого дошли, она снова побелела, задрожала и шепчет: «Я, миленький, до алтаря только в беспамятстве доберусь, хоть тащи меня, хоть хлещи крапивой, хоть стреляй, нет мне туда пути, ради тебя всё». И смотрит, как цыпленок, сквозь скорлупу в жизнь пробивающийся. Так невенчанные и зажили.
По большим святым праздникам Васса мучилась здоровьем: то вдруг в висках у нее задавит, то кашель ее пробьет, то знобить и колотить начинает. Весь день пролежит, а к ночи встанет веселая, как и не было ничего. Он спать ложится, она пристроится рядом и ну его голубить. И так ему после ласк этих сладко и покойно спалось, что и сомнений никаких не было. Но один раз он проснулся. Это на Светлой седмице было, в год, когда Пасха выпала на Агапушкины именины. Ближе к ночи, когда он, натешенный, заснул и должен был проспать до утра, Васса погладила, получше укрыла спящую дочь и, сверкнув темным подолом, скрипнула калиткой. Посмотрев на улыбающуюся своим снам девочку, которая из пухлощекого птенца уже превратилась в маленькую девицу-трехгодку, он встал, оделся, тихо открыл дверь и вышел.
Васса шла по правой стороне улицы. Он издали видел ее легкую, спешащую неизвестно куда фигуру в турецкой шали (которую сам ей когда-то подарил), склоненную голову. Два раза она оглядывалась, и ему приходилось вжиматься в чужие заборы. Он шел и думал о том, что за четыре года ни разу не заподозрил ее в ночных гуляниях. Нечистого, само собой, он из нее вытравить пытался, от отчаяния таскался в церкву и просил у Бога милости. И что только для этого не делал. Красного угла в их доме не было, но он тайно принес Николая Угодника и поставил за печь. Вечером Васса, вынимая из печи чугунок с печеной картошкой, спросила:
– А ты что это Николу от меня спрятал? Жарко ему поди было. Я его в сени вынесла.
Как-то он долил в ведро с колодезной водой из склянки, припасенной в храме, и принес как обычную. Васса зачерпнула ковшом, сделала глоток и остановилась, а потом озорно посмотрела в его сторону:
– Это что, и в колодцах попы теперь воду святят?
Отвлеченный этими раздумьями, он не заметил, что за заборами вдруг громко и как будто бы разом заскулили собаки, а Васса, все время шедшая впереди него, исчезла. Через два дома свороток до реки. Может быть, туда? Но добежать до угла он не успел, Васса окликнула его со спины: