— Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор, и вентилятор начнет вращаться,— сказал Лисоцкий в камеру.
Вентилятор на эти слова не прореагировал.
— Сейчас,— сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.
Фомич аккуратно потушил свечу пальцами, сел па место и сказал загадочные слова:
— Наука умеет много гитик.
— Стоп! — крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.
— Почему нет эффекта? — спросил режиссер.
— Кураж не тот,— сказал Фомич.
— Какой кураж? — спросил Лисоцкий, бледнея.
И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что обо всем этом думает. Я был счастлив.
— Все свободны,— сказал режиссер.— Наука умеет много гитик. Это гениально!
Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом опять переоделись и поехали покупать билет на поезд.
11. ПРОВОЖАЮ ФОМИЧА
Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.
- Понимаешь,— говорил Фомич,— что нам с тобой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам С тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу — пропадет все.
- А объективная реальность, данная нам в ощущении? — спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.
- Данная? — спросил Фомич.— А кем она данная ? А?
Ну данная, и все,— ответил я.
- Э-э! — помахал пальцем Фомич.— Кем-то, видать, данная.
- Вы что, Василий Фомич, верующий? — спросил я прямо.
- Верующий,— сказал Фомич.— В науку верующий. В душу верующий.
- Это не одно и то же,— сказал я.
- У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот он мне давеча про Эйнштейна толковал. А я думаю — поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего — никакой твоей относительности и не было бы.
— Другой бы открыл,— сказал я.
— Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл бы. Или ты,— раздобрился Фомич.— А этот Лисоцкий — нипочем. Даже если бы у него голова с силосую башню была.
Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.
— Или возьми Брумма,— продолжал Фомич.— Тоже был хороший мужик. Не лез в телевизор.
Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.
Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его расшевелить.
— А Лисоцкий не ожидал все-таки такого фиаско,— сказал я.
— Фигаско,— сказал Фомич.
Я не понял, шутит он или нет.
— С него как с гуся вода,— сказал я.
— То-то и оно,— вздохнул Фомич.— Ну, бог его простит.
На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он меня пожалел.
— Поехали, Петя, со мной,— предложил он.— А то пропадешь здесь. Ей-богу, пропадешь.
— А семья? — спросил я.
— А наука? — сказал Фомич.— Если любит, приедет.
Последние слова относились к моей жене. Но все-таки я не поехал. Сдержался.
Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и унес Фомича в деревню Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго болтался в пространстве! пока я стоял на платформе.
12. ПОЛУЧАЮ ПИСЬМО
— Поздравляю,— сказал шеф на следующее утро.— Наверное, гора с плеч свалилась?
У меня не было такого ощущения. Я все вспоминал бескорыстные глаза Фомича.
— Ладно, Петя,— сказал шеф.— Побаловались подковами и хватит. Нужно думать о диссертации.
А мне совсем не хотелось думать о диссертации. Мне хотелось думать о том, как бегают по кристаллической решетке электроны, как они друг с другом сталкиваются, перемигиваются и бегут дальше, взявшись за руки и образуя электрический ток. Мне хотелось понять их намерения и залезть им в душу, как сказал бы Фомич. Я понял, что, если не залезешь к ним в душу, ученого из тебя не выйдет.
С Бруммом было почти покончено. Только Лисоцкий взял его на вооружение и спешно вставлял в свою диссертацию. Он все подковы извел, но никакого толка не добился. Пробовал ко мне подъезжать, выяснял, не было ли у Фомича какого секрета.
— Был,— сказал я.— Бескорыстная преданность науке.
Лисоцкий обиделся и больше меня не беспокоил. Тем не менее сделал несколько докладов по Брумму в разных организациях и, кажется, даже заключил с кем-то договор.