— Так я и предполагал, — произнес он медленно, останавливаясь на каждом слове.
Он рассказал о своей семье, о том, что он на три четверти финн и на целую четверть русский, а невеста у него даже наполовину русская.
Жичин с Ишутиным переглянулись: у них и невест не было. До службы как-то не обзавелись, не успели, а на службе какие невесты?
На тумбочке что-то загудело. Жичин не сразу догадался, что это телефон.
— Теперь это вам, — сказал пленный.
Жичин взял трубку и услышал голос Прокофьева:
— Поблагодари своих комсоргов — информация оказалась точной. Что интересного видно с маяка?
Жичин обещал доложить через пару минут, признался, что заговорились с пленным. Трубка была еще у него в руках, когда Ишутин прошептал, что на юго-востоке появились темные точки. Жичин повторил его слова. Прокофьеву и услышал приказание наблюдать и докладывать.
В рассветной синеве у самого горизонта что-то темнело и копошилось. Живое существо разрасталось вширь и вглубь. Это могли быть только люди, потому что в лютый мороз никому больше нет дела до скованного льдом залива. Сердце так и заколотилось от радости: это ж отряд балтийцев. Рота сделала свое дело, и они могли встретить друзей с чистой совестью.
А вдруг это белофинны? Невероятно, конечно. Финны шли бы с севера либо с северо-запада. И по времени это может быть только кронштадтский отряд. Но на войне, как говорят, и опасно самое невероятное: возьмут да ударят с юго-востока. Жичин собрался было звонить Струкову и Прокофьеву, но пленный протянул ему бинокль.
Стоило поднести к глазам бинокль, как все опасения рассеялись. По одним лишь халатам-панцирям можно было безошибочно определить: войско это было не финское. Жичин связался с батареей и доложил Струкову, что с юго-востока к острову приближается родной отряд.
Едва главные силы отряда ступили на остров, с берега открыли шквальный огонь. Ишутин вызвался засечь огневые точки, а Жичин с двумя бойцами и пленным пулеметчиком двинулись к штабу. Струков и Прокофьев, оказывается, предвидели артиллерийскую атаку и облюбовали для отдыха отряда безопасное место под гранитной скалой. Там Жичин и нашел в полном сборе штаб отряда.
Все утро береговые батареи противника — а их было около десятка — держали отряд под непрерывным огнем. Поскольку чуть ли не весь отряд был вовремя и надежно укрыт, пострадали единицы, хотя нервное напряжение от многочасового налета сказывалось едва ли не на всех.
А когда ближе к полудню стрельба стихла и ребята воспряли духом, начальника штаба позвали к радиотелеграфу. Он вернулся обратно утомленный и крайне озабоченный.
— Что там? — нетерпеливо спросил командир.
— Продолжать выполнение приказа, — ответил капитан. — Действия начать немедленно.
— На то и посланы, — заметил командир и приказал позвать к нему ротных. — Надо подумать, как разумнее рассредоточить отряд.
Улучив минуту, Жичин подошел к начальнику штаба и тихо спросил, что означает «продолжать выполнение приказа».
— Наступать на берег, — ответил капитан. — Немедленно.
— Но они, вероятно, и огонь откроют немедленно, — сказал Жичин.
— Во-о, во-во, — подхватил капитан. — Этого и хочет от нас командование. Именно этого. — Он хитровато прищурился, добавил с улыбкой: — Дога-адливая комсомолия нынче пошла.
— Так то же верная гибель, — произнес Жичин шепотом.
Капитан взял его под руку, отвел в сторону.
— Наши части в эти минуты штурмуют Выборг, — сказал он доверительно. — Войск там, должно быть, видимо-невидимо. Куда ни угодит снаряд, все равно попадет в людей. А тридцать стволов, — он кивнул на финский берег, откуда вновь доносилась канонада, — это не шутка. Все они бьют сейчас туда, могут и штурм сорвать.
Все Жичину стало ясно. Самое лучшее, что можно было в такой ситуации придумать, — это прикусить язык. Он поблагодарил капитана, посоветовался с Прокофьевым и отправился в роты.
«Огонь на себя» — это не самая легкая операция, и Жичину хотелось поговорить с ребятами, взглянуть им в глаза. Он чувствовал, что глаза перед атакой могут сказать о человеке если не все, то очень многое. Начать бы, конечно, лучше с самого себя. Очень жаль, что не видишь собственных глаз. Видишь руки, ноги, а самого главного в себе не видишь. Впрочем, и так он мог сейчас сказать, что выдюжит. Зло появилось, а со злом сам черт не страшен.
До выхода на лед ему удалось перемолвиться лишь с Сашей Орленковым. Вот у кого глаза лучистые, спокойные, готовые к любой неожиданности. Жичин кое-что рассказал ему о ночном бое, он слушал в оба уха, просил рассказать подробнее, но его позвали к командиру взвода. На прощание он сказал потихоньку, что комсомольского вожака собираются представить к награде.