С помощью Николая Дмитриевича и Жичину удалось завершить свое дело. Слушая соотечественников — пленных офицеров, он независимо от своей воли впустил в душу несколько людских судеб — одна несчастнее другой. Это были судьбы его ровесников, так же или похоже могла сложиться и собственная его судьба. Мысль эта мгновенно прошила сознание, он был изумлен ею, как поразило его и другое ощущение — полнейшее отсутствие неприязни к пленным землякам. К вечеру он устал, сник, ощутил озноб, и лишь удалая русская песня, вырвавшаяся из измученных душ, согрела его и привела в себя. Что было, то было, а жизнь есть жизнь. Ребята сияли от одного вида родного кителя и офицерских погон, которых они не успели надеть.
Комлев отчитался коротко:
— По одному дню на лагерь, успевай только поворачиваться.
К немалому удивлению Комлева и Жичина, у штаба американского лагеря их встретил светловолосый парнишка лет одиннадцати в хорошо сидящей армейской куртке и армейских же брюках. Он вытянулся, как заправский солдат, прищелкнул каблуками.
— Здравствуйте… товарищи командиры, — сказал он по-русски. От радости, от волнения у него перехватывало дыханье. — Добро… пожаловать!
— Вот это сюрприз! — воскликнул Комлев, протягивая ему руку. — Вот это удружил. Где же это ты так ладно выучился по-русски?
— А в России, товарищ командир! — Глаза его полнились восторгом и любопытством, готовые вот-вот выпрыгнуть из орбит. — У меня только форма американская, а сам-то я русский, из Смоленской области.
В сопровождении нескольких офицеров из штаба вышел довольный, улыбающийся полковник.
— Я подумал, вам для начала будет приятнее услышать здесь родную речь, — сказал он, представляясь и пожимая руки русским коллегам.
— Большое спасибо, — ответил Комлев. — Так неожиданно…
— И для меня неожиданно. Попался на глаза Ник, вот и пришло в голову… Хороший паренек, хочу с вами особо о нем поговорить. А сейчас… Отдохнете с дороги или сразу за дело?
— Если можно, за дело, — ответил Комлев. — Сразу за дело.
Полковник Брайт обернулся, попросил распорядиться, и в ту же минуту лагерная площадь ожила. Со всех бараков сюда сбегались люди, бывшие солдаты, а теперь бесправные военнопленные. Бежали они бойко, споро, как и положено исполнять воинский приказ, но была в их беге и безудержная радость. Видимо, на площадь их подгонял не только приказ.
Большой военный корабль по тревоге должен быть изготовлен к бою за две минуты. Это уставное требование выполнялось на флоте неукоснительно. Дружина военнопленных в три с лишним тысячи выстроилась минуты за четыре, не больше. А лагерь — не корабль, дистанция от бараков до площади подлиннее самого большого линкора. Не-ет, думал Жичин, не только в приказе дело.
Строй выравнивался, утихал, а когда Комлев и Жичин вместе с американским полковником вышли на середину площади, в строю были одни глаза. Ни слова, ни шороха, ни дыхания — одни глаза, и все они, изнывая от ожидания, торопили, подстегивали.
Комлев не выдержал и шагнул на дощатое возвышение. Уже на возвышении подумал, что следовало бы для порядка и для пущей важности получить у полковника Брайта «добро» на эту трибуну, хозяин здесь он, но полковник опередил его:
— Говорите же! Если б я знал по-русски, я сейчас бы целую речь произнес. Говорите!
— Дорогие товарищи! — начал Комлев. — Речь моя будет короткой. Мы с капитан-лейтенантом Жичиным прибыли сюда для того, чтобы как можно быстрее вернуть вас домой. Поздравляем вас с вызволением из плена. Можете быть уверены: фашисты за свои злодеяния получат сполна. Теперь расплата уже близка. Наши войска гонят их с востока, союзники — с запада. Конец скоро фашистской Германии, и будет это всемирной радостью, в каждый дом придет праздник.
Вас в этом лагере свыше трех тысяч. Свыше трех тысяч советских граждан. Целый полк. Мы вас и будем считать полком. Разделим на батальоны и роты, на взводы и отделения, назначим командиров, и пойдет у нас нормальная воинская служба. Как дома, на Родине. До тех пор, пока наши корабли не доставят вас домой.