Жичин еще казнил себя, а в комнату уже вошел очередной кандидат в командиры, и надо было внимательно слушать его, вникать в истинную его судьбу, чтоб не ошибиться, не попасть по-мальчишески впросак. И он слушал, вживался в новый рассказ, примеривал новое назначение. Чем-то выдающимся или сногсшибательным новая судьба не выделялась. Обыкновенный русский человек, обыкновенная жизнь. Озорное детство на Рязанщине в старинном селе Ижеславль. Пятистенный отцовский дом с длинным огородом до самой реки. Отворил калитку — и вот она, Проня, невеликая, неторопливая река с заливными лугами. А в реке и окунь, и лещ, и плотва, и раки. А трава на заливных лугах густейшая, пахучая, в человеческий рост. Делянка небольшая, а корове накашивали на всю зиму. Из села и в армию пошел, окончил командирские курсы. Война застала не врасплох, но и не в готовности. Нужно было время освоиться, обрести навык. Русский человек сметлив и неприхотлив, он и приглядывается недолго, и комфорта большого не требует. Не прошло и месяца, как рязанец стал и бойцом цепким, настырным, и командиром кое-что смыслящим. И не взвод его бегал уже от немцев, а немцы то и дело улепетывали без оглядки. Они еще наступали, продвигались вперед, пьяные от шнапса и от успехов, но спесь с них день ото дня заметно сбивалась. В плен рязанец попал случайно, по простодушию: принял за своих переодетых в красноармейскую форму эсэсовцев. Горько было, обидно, а главное — непоправимо. Оставалось одно — терпеливо нести свой крест и ждать первой возможности освободиться. И он нес этот крест. «В плену, как в дыму, — сказал он, — нечем было дышать». Нечем, а все же дышал, ждал случая.
Может, и не все делал рязанец так, как хотелось бы, но Жичину он был ясен. Его порядочность сомненья не вызывала, рязанец не Климчук, ему скрывать нечего.
Стоило Жичину возвратиться мыслью к судьбе Климчука, как сразу же заныло сердце. Эта боль воскресла не только из-за страданий и малодушия соотечественника. Жичин корил и себя. Словцо «яволь» в устах советского офицера звучит погано, но не преступно. Слово еще не действие. Следовало полагаться не на первое свое ощущение, а на объективную проверку или поначалу хотя бы на деловое объяснение самого Климчука. А он, Жичин, не удосужился даже предложить ему рассказать обо всем подробнее и откровеннее.
В комнату неожиданно вошел подполковник Комлев. За эти два-три часа он, наверное, не меньше переслушал и перечувствовал людских трагедий, а вид бодрый, задорный, хотя и озабоченный.
— Хорошие люди! — воскликнул он, потирая ладони. — Но есть и подлецы. — Он нахмурился. — С фашистами сотрудничали, даже служили у них. Двух таких типов я уже лицезрел. Мерзко. Внешне вроде бы на людей похожи, а человеческого почти ничего не осталось. И как только дальше жить будут?
Жичин рассказал о Климчуке, о своих сомнениях и о своей боли. Комлев даже не дослушал его.
— Выкинь из головы, — сказал он решительно. — Предатель твой Климчук, самый настоящий предатель. Мне двое о нем в один голос говорили. За этим я и пришел к тебе. Он был на службе у немцев, людей наших выдавал. Его судить надо, а ты…
Жичин не возражал. Сомнения его кончились, а боль осталась.
Не один еще час понадобился Комлеву и Жичину, чтоб выявить достойных командиров и расписать их по взводам, ротам и батальонам. Были меж ними разногласия, споры, которые к общему удовольствию завершились смехом, как только обнаружили, что оба, и тот и другой, старались продвинуть повыше своих кандидатов. Когда все назначения были согласованы, подполковник Комлев построил командиров и объявил, кто куда определен.
Чуть позже выстроен был весь лагерь, но командовал им уже не Комлев, а капитан Михайлов, назначенный главным командиром. Едва ли не больше всех этому назначению радовался Жичин. Он был убежден, что капитан лучше, чем кто-либо другой из несчастных соотечественников, готов к сложнейшим предводительским обязанностям. Жичин на себя так не надеялся, как на капитана. И капитан эти надежды оправдал. Без суеты, четко и ладно расчленил он весь строй на четыре части, вознамерился членить дальше, но вовремя передумал. Едва заметно улыбнувшись, подозвал к себе четырех комбатов и спокойно, с достоинством приказал им формировать батальоны самостоятельно. Комлев и Жичин переглянулись: верное решение было отмечено ими сразу же. Не он назначал комбатов, но доверие сбое он выказал им с первых же минут. Это было и доверие, и в то же время проверка их умения командовать. «Пусть, пусть, — думал Жичин. — На фронте два часа оставался за командира полка, а здесь, глядишь, месяца два покомандует. Доставит людей домой, а там дело сыщется. Дома всегда есть дело».