Привстав, генерал отодвинул стул, скрестил на груди руки.
— Боюсь, что ничем не могу помочь, — сказал он сухо. — Не в силах.
Ответ был неожиданный, нелогичный и воспринимался как каприз.
— А кто в силах? — спросил посол. — Генерал Эйзенхауэр?
— Если б эти двадцать офицеров были прикомандированы к нашему штабу официально, не возникло бы никакой проблемы. — Голос генерала смягчился, но легче от этого не стало. — Но они же военнопленные! Мы не можем равнять своих солдат с пленными.
В недоумение пришли все, даже британский коллега Венэблс. «Хорош союзничек, — подумал Жичин. — Генерал, пожалуй, и в самом деле так думает, не лукавит. Лучше бы уж слукавил». Лидии Александровне тоже претила самонадеянная солдатская прямота, но она скрывала это за подчеркнутой любезностью. Комлев насупился, ему было неловко за генерала: хоть и чужеземец, но офицер, да еще высокого ранга. И лишь умудренный опытом посол спокойно, с хитринкой в посмеивающихся глазах оглядел стол, задержал взгляд на британце Венэблсе и, оставшись удовлетворенным своим осмотром, медленно, как бы нехотя пообещал завтра же от имени Советского правительства написать официальное представление генералу Эйзенхауэру. На Баркера это особого впечатления не произвело, он и в политике мыслил солдатскими категориями. Ему важно было суждение собственное, а коль шла война, решающее слово, по его логике, все равно должно быть за военными.
Посол сделал еще одну попытку убедить Баркера. Он повел речь о разнородности военнопленных. Есть пленные фашисты и есть советские пленные, которые с фашистами воевали. Ставить их вровень было бы кощунственно, а между тем в отдельных лагерях пленным фашистам созданы гораздо лучшие условия, чем советским пленным. Эту аморальную дискриминацию невозможно оправдать никакими обстоятельствами. Советский Союз нес и несет до сих пор главную тяжесть войны с фашизмом, генералам это известно лучше, чем кому-либо, и советские люди вправе надеяться на доброе, человечное отношение к себе со стороны союзников. Руководители Соединенных Штатов и Великобритании декларируют одно, а в штабах делается другое. Как это понимать?
Бригадный генерал Венэблс лучше других знал своего американского коллегу и начальника и не рассчитывал на его благосклонность к просьбе советской стороны. Больше того, как только посол логикой своих рассуждений загнал Баркера в угол, ему стало ясно, что иного решения, нежели отказ, от коллеги не дождаться. Потеряв интерес к разговору, Венэблс привлек внимание Жичина и тихохонько изъявил желание выпить за успех дела. Жичин не понял его, но хорошее желание охотно с ним разделил.
Выпив водки, британский генерал зашептал Жичину:
— Мне хотелось бы пригласить на ваш большой прием одну даму… В посольстве, как я понимаю, будет весь парижский свет, а для женщины это такое искушение… Она была бы счастлива…
Обескураженный неуступчивостью Баркера, Жичин сперва заколебался, хотя в кармане у него было несколько свободных приглашений, а потом решил, что негоже русскому офицеру перенимать бессмысленное упрямство, и твердо обещал ему помочь. Венэблс засиял от радости.
Генерал Баркер старательно и сбивчиво объяснял послу ограниченность американских возможностей, а его коллега Венэблс, склонившись к Жичину, едва слышно расхваливал свою даму:
— Это в высшей степени порядочная женщина, я вас непременно познакомлю с ней, и вы убедитесь сами.
Обед близился к концу, и лишь генерал Венэблс догадался воздать хвалу и вкусным блюдам, и любезной хозяйке.
Посол и виду не показал, что остался недоволен обедом. Прощаясь, он лишь дольше и пытливее, чем обычно, вглядывался в американского генерала. Дипломатическая практика до сих пор не сводила его с подобными экземплярами.
Комлев и Жичин вышли проводить генералов. Впереди следовали Баркер и Комлев. У поворота на лестницу Жичин приостановился, достал из кармана приглашение, отпечатанное на особой бумаге, и передал его Венэблсу, сказав, что фамилию гостьи генерал может вписать сам. Венэблс растрогался, крепко пожал ему руку.
— Я еще за столом намеревался сказать вам, что завтра к одиннадцати часам можете прислать кого-нибудь в Версаль за пайками и за талонами на бензин.
Не веря своим ушам, Жичин переспросил генерала. Тот охотно подтвердил свои слова, справился о количестве и подвел итог уговору: тридцать пайков и на две машины бензина. Обрадованный Жичин сам изъявил готовность приехать в Версаль, генерал отсоветовал, но попросил прислать официальную заявку.