Первой в кабинет вошла молодая женщина, миловидная, элегантно одетая, русская, разумеется. Она не пленная, из России уехала с матерью и братом после революции. Род у нее не знатный, но состоятельный и в России довольно известный. Словом, она внучатая племянница фабриканта Саввы Морозова. Запомнился большой морозовский особняк на Воздвиженке. Она тогда была еще кроха, а в памяти сохранились и покои внутренние, и резная башня.
В Париж прикатили с капиталом, года три жили как люди, надеялись вернуться в Москву, а когда надежды рухнули, матушка сделалась скупой, прижимистой и держала их с братом в черном теле. Выросли в жениха и невесту, а она франка лишнего не давала. Во время кризиса связалась с биржей и фукнула все состояние. Ох уж и позлорадствовали они с братом.
Вскоре она женила на себе простодушного британца и уехала в Лондон. Брала уроки английского и музыки, училась в Оксфорде. Мужу хотелось детей, а ей жалко было молодости. К тому же она и любила его не до смерти. Тихо и спокойно разошлись, вернулась в Париж. Жизнь в Париже, конечно, веселее, но при веселой жизни и годы уходят быстрее. Наступают времена, когда поневоле думается о будущем, а оно как-то не вырисовывается, и тогда становится страшновато, всякие мысли в голову лезут. Прочла в газетах о возвращении военнопленных, и вдруг всколыхнулась в ней Россия, огромная, от края до края, да так, что спасу нет. Со временем, должно быть, пройдет, утихомирится, а пока…
— Эмигрантам в Россию ходу нет? — спросила она.
— Откровенно говоря, не знаю, — ответил Жичин. — Я здесь недавно и занимаюсь только пленными.
— Могут разрешить, — сказала она довольно уверенно. — Русские эмигранты и в отрядах партизанских воевали с бошами, и в одиночку вредили им изрядно. Даже я помогла трех фашистов ухлопать… Но я вот думаю: вернусь в Россию, а что делать там буду?
— Как это что? Можете преподавать, переводами можете заняться. Дел у нас хоть отбавляй.
— Каждый день ходить на службу?
— Наверное.
— А какое будет жалованье?
— Этого сказать не могу, не знаю. Да заработаете себе на жизнь, не беспокойтесь, — Жичин еще принимал ее всерьез.
Она пытливо оглядела его мундир, улыбнулась:
— А скажите на милость, кто-либо из адмиралов русских или генералов мог бы на мне жениться?
— Вполне! — Жичин рассмеялся.
— За генеральской спиной можно бы и переводами заняться, это интересно.
— Но здесь ни генерала русского, ни адмирала… В Союз надо ехать.
— Наверное. Это может затянуться надолго. — Она вновь окинула его взглядом. — Что ж, не буду вам мешать, рада была посмотреть на русского офицера. Не эмигранта, а всамделишного.
— И как нашли?
— Вполне! — Она распрощалась, вышла, и только тогда Жичин услышал тонкий аромат женских духов. Невольно ожили в памяти зимний Ленинград, уральский госпиталь, запершило в горле, и нужны были усилия, чтоб девичье наваждение ушло или хотя бы не мешало работе.
В конце беседы с двумя ходоками из очередного лагеря возвратились из Версаля Маргарита Владимировна и капитан Егерев. Судя по веселым возгласам, доносившимся из коридора, вернулись они не с пустыми руками. Жичин попросил одного из ходоков написать расписку и вручил им деньги.
— Франки не доллары, цена им невелика, но купить кое-что все-таки можно, — сказал он обрадованным просителям. Жичин проводил их и заспешил к Маргарите Владимировне.
Комната ломилась от пакетов и свертков. Их было так много, что Жичин поначалу даже растерялся.
— Выдали на неделю, — сказал Егерев, — а прожить можно месяц.
— Поздравляю! — воскликнул Жичин. — Теперь и вы будете сыты, и с посольством поделимся. Богатство!
— Это вас надо поздравить, Федор Васильевич. Если б не вы, не видать бы нам этого богатства. — Маргарита Владимировна смотрела на него, как на спасителя. — Генерал Венэблс и деловит был, и любезен. Не забыл спросить о вас, да так хорошо, участливо, будто вы первый его друг-товарищ.
Зазвонил телефон, Маргарита Владимировна взяла трубку. Разговор длился не больше минуты.