Множество именитых гостей на приеме, праздничный гул, шумные возгласы взволновали и Маргариту Владимировну. Щеки ее разрумянились, она улыбалась.
После трех-четырех рюмок и бутербродов-малюток у Жичина взыграл волчий аппетит. Он предположил по логике вещей, что Маргарита Владимировна тоже голодна, и пригласил ее на ужин. Она охотно согласилась, и он настоял ехать тотчас же. За добрую идею Комлев назвал Жичина мудрецом.
В ресторане было людно и шумно, как на приеме, так же плыл густой табачный дым над столами, но к дыму примешивался острый запах жареного мяса и душистых специй.
Они заказали добротный ужин, попросили не задерживать и, как часто бывает с русскими людьми, затеяли разговор о делах, будто для такого разговора не было иного времени. Подполковник Комлев тревожился уже о том, как лучше, полнее и подробнее осветить прибывающим преемникам состояние дел с военнопленными. Маргарита Владимировна высказала беспокойство об уточненных списках пленных по каждому лагерю, которые три дня назад подготовлены, но еще не отпечатаны. Жичин повел речь о Париже. Может быть, оттого, что на днях предстояла разлука с ним, а может быть, он захотел предоставить Маргарите Владимировне случай показать себя, хотя и он и Комлев в интеллекте ее не сомневались.
Маргарита Владимировна в один миг оживилась. О Париже она могла слушать или говорить часами. Она знала этот город задолго до приезда сюда. Знала по книгам, картинам, по рассказам живших или бывавших в нем.
Парижу повезло: он воспет и поэтами и живописцами. Елисейские поля, Латинский квартал, Бастилия, Триумфальная арка, собор Парижской богоматери — все, все это знакомо по книгам с детства.
Но повезло и художникам: было что воспевать. Они оказались достойны друг друга — Париж и его певцы.
— Париж — это чудо, — тихо говорила Маргарита Владимировна, и оттого, что речь ее лилась тихо и доверительно, впечатление от ее слов было самым серьезным. — Здесь даже воздух особый. Мне кажется, даже кислород здешний густо настоян на свободе, на раскованности.
Комлева окликнули с длинного углового стола, занятого американскими офицерами, он оглянулся, помахал им рукой, но дело этим не кончилось. Подошел полковник-авиатор, поклонился Маргарите Владимировне и попросил разрешения похитить на несколько минут русского коллегу. Комлев развел руками, виновато улыбнулся, сказал о своем обещании и пошел за полковником.
— Вот мы и одни, милый Федор Васильевич.
— Одни, дорогая Маргарита Владимировна.
Что-то полушутливое послышалось ей в тоне Жичина, она это не приняла, была даже слегка опечалена.
— Мой муж называет меня Рит-Рит. — Это она не иначе как в отместку.
— Простите меня, — сказал он.
Принесли большой аппетитный бифштекс с подрумяненной жареной картошкой, с алыми сочными помидорами.
— Но это же для богатырей! — с удивлением воскликнула Маргарита Владимировна.
— За вечер, может быть, и осилим?
Бифштекс был отменный, и прожарен хорошо, и кровинка сохранилась. Ели они медленно, с удовольствием, то и дело поглядывая друг на друга.
— А звать вас Рит-Рит я все равно не буду, — обронил Жичин.
— Конечно. Это было бы неоригинально.
— Я буду вас звать мадемуазель Ритуш.
— Недурно, браво. Только я давненько уже мадам Ритуш.
Вино тоже было превосходное, не уступало бифштексу. Кисло-сладкое на вкус, с тонким ароматом, который слышался не сразу, а по прошествии времени. Оттого пили его медленно, по глоточку.
— Для меня вы все равно мадемуазель.
— Это хорошо, я рада.
Кое-кто из сидевших в зале был на приеме в посольстве, и Жичину, когда он оборачивался, кивали, помахивали рукой. Когда б не Маргарита Владимировна, внушавшая, несмотря на молодость, невольное почтение, его давно бы перетащили за другой стол. Ему же за другой стол не хотелось.
— В Лондоне мне будет не хватать вас, — вымолвил он.
— Боюсь, со мной будет то же самое в Париже.
Подошел Комлев, смущенно улыбнулся, присел.
— Ой, поглядите! — воскликнула Маргарита Владимировна. — Я весь бифштекс съела! Вот уж не думала.