Мне стало ясно, что Юрию не до шуток.
— Как же это ты решился? — спросил я.
— Самому не верится. Глянул — и будто гром с неба грянул.
— Ты даже в рифму заговорил.
— Заговоришь. От одних глаз покой потеряешь. Что тебе лесные озера — чистые и какие-то… пугливо-диковатые. Будто едва родились и на мир еще не смотрели. — Он подошел к столу и сел со мной рядом. — А вдобавок представь себе ювелирные черты лица и черные-черные волосы, тронутые сединой.
— Уже портрет, — сказал я. — А чем ее покорил ты?
— Е-если б покорил… А знал бы ты, как она искусство чувствует. Суждения тонкие, точные.
— Как же ты определил?
— Ну-у, Федор…
— Шучу, шучу, не обижайся. Ради красного словца, сам знаешь. Ты бы хоть друзей своих показал ей. Вдруг экзамен не выдержим.
— Потому и не показываю, чтоб от ворот поворот не получить раньше срока. — Юрий вроде бы стал приходить в себя. — Зову прямо на свадьбу.
Мы подружились с Юрием на первом курсе чуть ли не с первой встречи. Мы были одних лет и оба изрядно хватили войны, оба ценили жизнь и юмор. Нельзя сказать, что мы жили душа в душу, бывали меж нами размолвки, и довольно основательные, но всякий раз на помощь нам приходил неистощимый запас фронтового опыта и терпимое отношение к привычкам и слабостям друг друга. Я подсмеивался над его горячностью, он постоянно подвергал остротам мою невозмутимость.
— И скоро ли свадьба? — спросил я.
— В субботу.
— Завтра?
— Представь себе! А что тянуть, когда решено? Мать ее придет, подружка, две мои тетушки да мы с тобой. На большую свадьбу денег надо целый вагон, да и нужна ли она, большая-то? Катюша человек скромный, тихий, я тоже. Ребят с курса приглашать нет смысла, они еще маленькие.
Юрий рассуждал здраво, логично, видно было, что все у него продумано.
— Может быть, даже сын будет, — сказал он. — У нее, видишь ли, сын есть, Максимка. Он сейчас у бабушки в Ленинграде. Шустрый малый. Шустрый и деликатный. В мать пошел деликатностью. Она шагу не может шагнуть без «пожалуйста» да без «спасибо». Будто обязана всему миру.
— А может быть, и обязана…
— Вот, вот… У нее такие же заскоки, как у тебя.
Помимо моей воли слова эти прочно запечатлелись у меня в памяти. Заскоки… Пять лет уже как война кончилась, долго ли еще будут эти заскоки?
— Где же свадьба играется?
— У тетушки моей Анфисы. Там просторно.
У тетушки Анфисы и вправду было просторно. Две больших комнаты с высоченными потолками — две залы, как называла их Анфиса Прокофьевна, — запросто поглотили всю свадебную компанию.
Невесту я узнал сразу, как только вошел в комнату — портрет ее Юрий нарисовал довольно точно. И черные волосы с едва заметной сединой, и совершенно особенные глаза — сама смелость и сама тревога — все было, как говорил Юрий. И только имя… Имя было не ее. Ни Катя, ни Катюша, ни Катерина…
— Вас не так зовут, — сказал я.
— Вас, по-моему, тоже. — Она улыбнулась. — Мы еще поговорим об этом.
Едва мы обменялись этими странными словами, как всех пригласили за стол. Оказалось, ждали только меня. Были хорошие вина, хорошие речи, а я все думал об имени, какое лучше всего подошло бы Катюше-невесте. Меня посадили рядом с ее подругой, милой светловолосой хохотушкой, решившей почему-то, что меня надо непременно развлекать. Она как могла развлекала, а мне становилось все грустнее. Когда меня попросили произнести речь, я мог вымолвить всего два слова.
— Поздравляю, завидую, — сказал я, обращаясь к Юрию.
Жених оценил и мою откровенность, и предельную краткость. Настроение у него было преотличное, он острил, улыбался, целовал дамам ручки, он был счастлив. И Катюша светилась радостью. Через край веселье ее не лилось, она держала его в рамках, но не взаперти. После моих слов в глазах у нее блеснули серебристые искры и через минуту погасли под пристальным взглядом матери. Эффектная женщина, еще молодая, мать Катюши была, пожалуй, единственным человеком, кто не разделял свадебного веселья, а жених не замечал, не хотел этого замечать и, по-моему, на глазах творил ошибку. Теща есть теща, с ней считаются, даже если не хотят.
Моя светлокудрая соседка крикнула «горько!», и тут все заахали, запричитали, коря и себя, и друг друга за то, что соблазнительный этот возглас долго никому не приходил в голову. Стройная, элегантно одетая мать невесты тихо поднялась и вышла в соседнюю комнату. Юрий и Катюша смущенно друг другу улыбались. Я увидел в дверях припудренную мать Катюши и тоже гаркнул «горько!». Это подстегнуло Юрия, и он довольно решительно потянулся к невесте. А может быть, появление тещи прибавило ему злости-смелости. И гостям и Катюше эта смелость пришлась по душе.