Я не вытерпел и спросил, что сталось с ее бывшем суженым. Ответила она не сразу и не легко. Заставив себя улыбнуться, она отпила глоток пахучего коньяку, для чего-то запила холодным кофе и вымолвила едва слышно, что муж ее бывший давно уже не пьет, стал большим начальником, завел новую семью. Изредка заезжает к сыну, благодарит Инессу за твердость: когда, бы не решительный ее шаг, всколыхнувший все его существо, мог бы окончательно погибнуть.
Глядя в ее удрученные глаза, я подумал, и чем дальше, тем более уверялся, что в то время одного решительного шага с ее стороны было, пожалуй, маловато. Любви бы побольше да терпенья женского. Она угадала мои мысли, в душе, возможно, и сама так полагала, но сейчас, в эту минуту, ей, видимо, не хотелось, чтоб я так думал и она не нашла ничего лучшего, как перевести разговор на стезю служебную.
С первых рабочих шагов ей повезло; так, во всяком случае, ей казалось. Почти все ее материалы с ходу шли в номер и на летучках отмечались в числе лучших. В пеструю редакционную дружину она вроде бы вписалась сразу же, во всяком случае, оба главных начальника твердили ей об этом едва ли не каждый день. Правда, коллеги-ровни с похвалами не торопились, как не спешили распахивать перед ней свои души, хотя были с ней ласковы, приветливы и предупредительны. Почти целый год она терялась в догадках, потом ее осенило: коллеги видели в ней перспективную работницу, начальники же — смазливую молодую женщину.
Со временем Инесса смирилась со своим положением, даже стала откровенно гордиться им. «В жены берут кротких и благодетельных, а в ближайшие подруги…» — не раз говаривала она своему окружению. Да, да, было у нее и окружение, которое не требовало разжевывания, а схватывало все с полуслова. Одна язвительная девица из отдела писем ответила ей на это: «Зато жены вечны, а ближайших подруг меняют…» Инесса, может быть, и обиделась бы, и отомстила бы ей за дерзость, когда бы не чувствовала охлаждения черноусого шефа и когда б собственными глазами дважды или трижды не поймала его совсем недвусмысленные взгляды, устремленные как раз на эту самую голенастую девицу из отдела писем.
Взвесив свои и ее достоинства, не забыв положить на весы изменчивые чувства и решительный характер шефа, Инесса принялась искать себе новое место. И не столько, пожалуй, место, сколько подходящего начальника. Она еще была красива, молодой румянец поигрывал на ее лице, и поиски оказались недолгими.
Новый шеф был постарше и поумереннее, зато очень уж он пришелся по душе сыну Валерке. Добрый, веселый, остроумный, он прибавил к ее жизни естественную улыбку и похвальную привычку думать о жизни, о людях, отыскивая и оберегая в первую голову интересное, талантливое, разумное. Когда она узнала его поближе, то поняла, что с ним не надо было притворяться. Может быть, впервые в своей жизни она узнала, что такое полная внутренняя свобода и надежная защищенность. Лучшего мужа она не могла себе представить, но из-за его больной жены официальный союз с ним был невозможен. Он, конечно, не мог, никак не мог оставить жену, это было против его совести, против всего его существа. Инесса все понимала, жалела, что жизненные обстоятельства складывались не в ее пользу, но изменить что-либо не могла.
В последние месяцы она чувствовала особое внимание Юрия Климова. В студенческие годы она была в него влюблена, а он тогда и не догадывался об этом. В ней и теперь теплится то давнее светлое чувство, что будоражило и окрыляло ее. Когда б не оно, разве бы она прощала Юрию его пьяные выходки? Чтоб не выглядеть мерзко перед женой, он приезжал отсыпаться к ней, к Инессе, и она терпела, мирилась с этим.
Первое чувство, какое она испытала, увидев Ирину Вожевицкую, походило больше всего на зависть. Ей нравились черные волосы Ирины, тронутые поспешной сединой, нравилась глубокая посадка глаз, светлых, лучистых, чем-то постоянно изумленных. Невольно привлекали внимание свобода, естественность и удивительное соответствие речи и жестов.