Юрий озадаченно смотрел на нее и молчал. Он не понимал, какая Инессе была надобность выкладывать на стол весь этот свой нервный пыл. Не мог понять, как ни тщился, не видел логики. Это забавляло ее и подбадривало.
— Может быть, тебе имя назвать?
— Мне не нужно, — поспешно ответил Юрий. — Может быть, Федору?
— Федору, я думаю, тоже не нужно. Ни к чему. — Она повернулась ко мне и одарила такой мудрой улыбкой, что все мои не очень лестные мысли о ней мгновенно улетучились. В этой улыбке мне отчетливо увиделись давняя боль неразделенного чувства и горькая обида на незадавшуюся жизнь, глубочайшее недовольство собой и безоговорочная, поистине материнская забота о ближних, не в последнюю очередь о Юрии и о моей собственной персоне.
— Спасибо за урок, — сказал я, склонив голову.
— Какой уро-ок? Что ты, Федор? — Она, должно быть, не подозревала, что доброта ее и есть самый лучший урок на свете.
Уже несколько недель Раису не на шутку тревожил Вадик Дулин. До поры до времени этот подросток был парень как парень — в меру усидчивый, в меру озорной, и никому он не доставлял особых хлопот. Даже веселая его фамилия оставалась незамеченной. Но года полтора назад его мать перешла на работу в театральную кассу, с этого все и началось. Стоило Вадику снять трубку и сказать матери два-три добрых слова, и весь класс обеспечивался билетами в любой театр. Первое время услугами Вадика пользовались его одноклассники, потом нашли к нему подход и другие, даже учителя. Раиса сразу учуяла недоброе и сразу же высказала коллегам свою озабоченность. Словам ее не вняли, обратили в шутку, а теперь каялись и поедом себя ели.
Ничем не выделявшийся Вадик становился день ото дня заметнее и важнее. В дневнике теперь красовались лишь пятерки да четверки. За билеты ему доставали импортные джинсы, редкие свитера, туфли на высоких каблуках, кожаные куртки.
Забот у Раисы было много, и она, может быть, отступилась бы от Вадика, когда б дело касалось его одного. Но в билетную историю была втянута почти вся школа и — самое страшное — почти вся школа уже полагала это обычным явлением.
Все в Раисе взбунтовалось.
— Ты только подумай! — возмущалась она. — Этак мы скоро бизнесу будем учить ребятишек. Прямо с первого класса, а то и с детского сада. Говорим о новой морали, а сами поощряем дремучую старину, гнусную и ядовитую. Не башмаки калечим и не парты — юные души. Чистые, нетронутые.
Раиса глянула мне в глаза, чтоб уяснить, не надоела ли ее запальчивая речь, а уяснив, продолжала:
— Он ведь что удумал, этот юный балбес? Приглянулась ему девочка из девятого «А». Хорошенькая, активистка комсомольская. Люба Троянова. Приглянулась и — подавай ему Любушку. Он ее в театр пригласил, она отказалась. На именины к приятелю позвал — тоже не пошла. Оскорбился Вадим Дулин и затаил гнев. Ладно бы еще на одну Любу, а то на всю школу. В театры теперь из школы не ходит ни одна душа. Каково? Правда ведь хорошо? Я лично очень рада. Жду не дождусь следующего шага.
— От Вадика?
— От школы. Вадик сделал все, что мог, а вот школа… Как ты думаешь, будут Любу уговаривать или нет?
— Любу? — Я не понял вопроса. — А что ее уговаривать?
— Чтоб в театр с ним пошла или на вечеринку.
Я от души рассмеялся и подумал, что Раиса год от года становится язвительней. Хочешь — не хочешь, а придется поразмыслить о причинах такой эволюции.
— Ты не смейся, — остановила меня Раиса. — Этот Вадик на дружка твоего похож, на Юрия. Потому я и рассказываю тебе эту историю со всеми подробностями. И Юрий твой, и Вадик видят лишь то, что дают сами. Видят и чтят. И совсем не замечают, не хотят замечать то, что дают им, что они ничтоже сумняшеся гребут себе. Юрий твой и десятой доли не возвратил Ирине. Если б не она, не светлая ее голова и не душа ее тонкая да нежная, он так и остался бы пень пнем. Даже Инесса по женской доброте своей дает ему несравненно больше, чем он ей. Вадика-то, наверное, можно еще наставить на путь истинный, а вот Юрия…
— Ты, должно быть, что-то уже придумала? — спросил я.