— Видите ли, мичман… Если говорить по существу, Агуреев уже наказан, изрядно наказан своими же товарищами. Не так ли?
— Так точно, товарищ лейтенант, но он совершил серьезный проступок и по уставу… Вы же лучше меня знаете, товарищ лейтенант.
— Объявите ему выговор либо замечание. Как сочтете нужным.
Мичман сразу повеселел, заулыбался.
— Спасибо, товарищ лейтенант. Не смею больше утруждать вас. — Он встал.
— Одну минуту, мичман. На связь с корректировщиками первым номером поставьте завтра Агуреева. Задача ответственная, а радист он первоклассный.
— Так точно, товарищ лейтенант, но после серьезного проступка…
— Вы, кажется, собирались больше не утруждать меня?..
— Есть поставить Агуреева первым номером!
— Доброй ночи, мичман.
Утром следующего дня по кораблю вихрем пронесся сигнал боевой тревоги. Через две минуты — секунда в секунду — старший помощник доложил командиру: корабль к бою изготовлен. Экипаж замер в ожидании. Тишина после боевой тревоги бывает обычно недолгой, но она всегда тягостна. Скорее, скорее бы. И, будто подстегнутая этой всеобщей мольбой, раздалась команда. На этот раз она предназначалась орудийным башням и радиорубке.
Жичин стоял на сигнальном мостике и во все глаза смотрел, как разворачиваются, нащупывая нужный вертикальный угол, все три башни. Вот они остановились, нацелив грозные стволы на юго-запад, застыли на мгновенье в неподвижности и — ба-бах, ба-бах, ба-бах! В морозном воздухе строенные залпы прозвучали сухо, совсем не страшно. Корабль зашатался, заходил из стороны в сторону.
И вновь тишина. Из стволов тянулись струйки белых дымков, густо пахло порохом. Наступил черед корректировщиков и радистов. Если они сработают хорошо, пристрелка на этом может закончиться, открыв дорогу точным залпам. Жичин, конечно, в первую голову думал о своих радистах, об Агурееве. Ожидание было мучительным, и он, чтоб отвлечься, остановил взгляд на набережной, на жилых домах, глядевших своими окнами прямо в жерла корабельных орудий. Снаряды, должно быть, пролетели над самыми крышами, не хотел бы он быть на месте жильцов в те минуты.
Дрогнула кормовая башня, выбросив языки пламени, прогрохотал залп, и на лице Жичина появилась робкая улыбка. Он ждал залпов носовых башен, но их не было, вероятно, потребовалась новая корректировка. Минуты через три кормовая башня громыхнула новым залпом, а следом за ней, опережая одна другую, бабахнули обе носовые. И — пошло-о! Залпы слились в сплошной гул, корабль раскачивался и дрожал, беспрестанно дрожал, как в лихорадке. На минуту у Жичина появилось ощущение, что красавец крейсер не выдержит и где-то даст трещину, но оно безвозвратно растаяло в грохоте канонады. Жичин не стрелял, не держал связь с корректировщиками, а душа его радовалась, пела. Даже тяжелый запах пороха, окутавший весь корабль, был приятен.
По окончании стрельб, сорвавших, как стало известно, крупную атаку противника, башенным комендорам и радистам была объявлена благодарность Военного совета.
Докладывая Жичину о действиях радистов, мичман Кузин не смог удержаться от доброго слова в адрес своего командира.
— Нет, товарищ лейтенант, что ни говорите, а мне за вами не угнаться. Мне и в голову не пришло, что после провинности Агуреев будет работать как зверь. Рекорд скорости, и ни единой ошибочки.
Это была лучшая похвала, какую Жичин когда-либо слышал.
ПЕРИСТЫЕ ОБЛАКА
Повесть
Мы вышли на крыльцо встречать раненых. Было утро, не раннее и не позднее августовское утро с теплым солнышком. Будь сейчас полночь, лей проливной дождь, мы все равно вышли бы посмотреть на своих собратьев по несчастью.
Из новых раненых внимание мое привлек долговязый парень, совсем еще мальчишка с большими синими глазами. Он недвижно лежал на носилках и тихо постанывал. В глазах у него не было ни боли, ни страха, все это, видимо, уже прошло, уступив место недоумению.
«Как же это так? — спрашивали его глаза. — Человек еще не видел жизни, только готовился к ней — и вдруг… Что же это такое?» Они останавливались то на одном лице, то на другом, дошла очередь и до меня. А что я мог сказать? Улыбнулся жалостливо: терпи, мол, брат, не горюй, до свадьбы все заживет. Он не поверил мне и перевел взгляд на капитана Крутоверова, стоявшего рядом.
Вслед за парнем глянул на капитана и я. Я видел, как он поймал и долго не отпускал растерянный взгляд паренька, втолковывая ему самое простое: «Тяжко тебе, кто ж этого не видит? Только на то ты и парень, чтобы не раскисать, чтоб в руки себя взять и держать, как положено мужчине. Нынче и девчонки чудеса творят…»