— Так уж и пропал? — спросила она тихо.
— Пропа-ал. Это я говорю сущую правду. Как на духу.
Она забинтовала ему ногу, с облегчением вздохнула.
— Стрептоцида положила побольше, теперь будет покойнее.
— Это уж точно, теперь я буду спокоен. В два счета все заживет, вот увидите.
— Дай бог. — Она склонила голову и медленно, устало пошла к двери.
Нехотя, впервые, может быть, жалея о скором окончании урока, потянулись за ней девчонки.
Пока они шли, ладная острогрудая девчушка, замыкавшая стайку, раза два или три оглянулась на нас, а дойдя до двери, быстро повернула обратно.
— Вам было очень больно? — спросила она капитана. У нее был необычный гортанный голос, низкий, глубокий, придававший ее словам душевность и степенность, не свойственную ее возрасту.
— Что вы сказали? — Капитан с трудом оторвался от своих мыслей.
— Вам было больно? — повторила она свой вопрос, и голос ее слегка дрогнул.
Капитан поднялся, потрогал забинтованную ногу и долго молча смотрел на девушку.
— Когда? — проговорил он наконец. — Сейчас или там? — Он кивнул на окно.
— И там и здесь, — ответила девушка.
Капитан мягко усмехнулся и взялся за костыли.
— Там было больно, здесь — нет.
— Совсем уже не больно?
— Теперь совсем не больно. — Он широко, наивно, совсем по-детски улыбнулся, оперся на костыли, вытянул руки по швам. — Разрешите идти?
— Что вы? — Девушка поперхнулась, опустила глаза. — Я ж не командир.
— По этикету женщина выше любого командира, — весело ответил капитан и направился к двери. Я взял свою расписную кленовую палку и пошел за ним следом. Девушка вышла со мной вместе.
— Приходите к нам, — сказал я ей на прощанье. — У нас двенадцатая палата.
— Я приду. Завтра же и приду, — сказала она твердо.
Она пришла, юная, румяная, и тотчас же завладела разговором.
— Меня зовут Ольга. Ольга Костина. А вас?
Капитан приветливо ей улыбнулся, а отвечать не стал, предоставил эту честь мне. Он делал это не первый раз, и я уже свыкся с его манерой.
— Капитан Крутоверов, — я показал на соседа, — а я — лейтенант Жичин.
— Ой, а как же мне вас звать? — Она всплеснула руками. — Неужели «товарищ капитан» да «товарищ лейтенант»? — Она по очереди с открытой лукавинкой оглядела нас.
На этот вопрос капитан тоже отвечать не собирался, хотя он и развеселил его.
— Капитан — Борис Трофимович, а я — Федор… Федор Васильевич, — ответил я, слегка замешкавшись. Я еще никогда и никому так не представлялся.
— Вот и хорошо, теперь и поговорить можно, — сказала она обрадованно и уже на правах доброй знакомой добавила: — У нас все девочки твердят, что ваша палата самая интересная. И врачи говорят то же самое.
— Чем же она интересная? — спросил я. На меня, как и в первый раз, впечатление произвел ее голос, а не слова.
— Да уж не окном, наверное, и не дверью, — ответила Ольга, рассмеявшись.
— Значит, на-ами? Капитаном и мной?
— Будто не знаете, — сказала она с укором.
Мы, может быть, и знали, а если не знали, то догадывались о внимании к нашей палате — как-никак единственные офицеры на весь госпиталь, — и мое удивление было не совсем искренним. Надо было сразу же промах свой исправить, обратить его в шутку, а я вовремя не нашелся. Капитан же, вместо того чтобы помочь незадачливому соседу, подлил масла в огонь.
— Нашли кем интересоваться, — сказал он добродушно. — Один хромой, а другой и вовсе без ноги…
Два дня назад он этих слов не сказал бы. Он и слушать бы не стал Ольгу, а если б, паче чаяния, и услыхал хоть слово о чьем-то интересе к нам, то, кроме боли, оно ничего бы ему не принесло.
Ольга была в недоумении. Плечи ее приподнялись и тотчас же опустились. Она собралась что-то сказать, что-то возразить, даже рукой повела, чтоб подтвердить слова свои жестом, но не успела.
В наушниках, подаренных мне корабельными радистами, пропищал сигнал времени, и мы услышали тревожный голос московского диктора. Ожесточенные бои шли на подступах к Сталинграду. Не лучше были наши дела и в предгорьях Кавказа. Вчера наши войска оставили Майкоп, а сегодня — Краснодар.
В палате стало тихо. И Ольга, и капитан, и я потупили глаза. К скорбным известиям, как к боли, привыкнуть было невозможно.
— Что же в нас, к черту, интересного, когда немца к самой Волге допустили? — сказал я в сердцах.
Никто мне не ответил. Я и не надеялся на ответ, просто невмоготу было молчание.
— О чем еще говорят ваши девочки? — спросил я.
— О том же, о чем и вы, — торопливо ответила Ольга. — О Сталинграде. Остановят их на Волге или же до нас докатятся — до Камы, до Урала.