После завтрака отправлялись в поле делать главнее крестьянское дело: весной — пахать, сеять, бороновать, а летом — полоть, косить и молотить…
В обед бабушку ждали новые заботы. Надо сходить на луг и подоить Лысенку, надо постирать бельишко, что-то посадить, а что-то прополоть в огороде, наконец, пообедать и помыть посуду.
А после обеда опять в поле, до самого вечера. Солнышко заходит, заканчиваются и полевые работы. Дома к вечеру скапливается столько дел, что переделать их по плечу только расторопной умелице. Такой умелицей и была моя бабушка. Она успевала накормить поросят, загнать и напоить овец, подоить корову, приготовить ужин, поужинать, помыть посуду, прибрать в доме. А когда начинало темнеть, брала свою приманку и отправлялась на пруд. Там ее ждали холодная вода и пойманные караси. Домой она возвращалась затемно.
«Когда же ты, бабушка, спишь? — спрашивал я ее. — Ложишься в темноте и встаешь в темноте, а летом и темноты-то — кот наплакал. А? Так и умереть можно».
«Не-ет, ягодка моя, не умру, я живучая, — отвечала она. — Я сплю во сне, вдоволь сплю. Так-то некогда, вот я во сне и отсыпаюсь».
Ольга и капитан засмеялись.
— Очень ваша бабушка похожа на мою, Федор Василич, — сказала задумчиво Ольга. — Такая же добрая, непоседливая и такая же, наверное, счастливая.
Так, видимо, и было. Одного я не знал досконально: счастливая ли она. Когда приносила домой ведерко увесистых карасей или когда собирала первый урожай крыжовника и смородины, арбузов и помидоров — она первая из всей деревни посадила в своем огороде эти ягоды и овощи, и только после нее, и то не сразу, взялись за них другие односельчане, — или когда удавалось приютить на ночь какую-нибудь старушку-странницу, накормить ее, уложить в теплую постель, или же когда вместе с соседками запевала она по праздникам веселую озорную песню и глаза ее загорались удалым огнем, а на щеках проступали молодые ямочки — и вся она светилась радостью, конечно же, в эти минуты она была счастлива. Но однажды, лет пятнадцать назад, совсем нечаянно я подслушал ее разговор с дедом. Они сидели в сумерках на крыльце, а я вышел в сени напиться холодной воды.
«Я ведь знаю, отчего ты завсегда торопишься на свои промыслы, — говорила она тихо. — Не мила я тебе».
«Послушай, Натаха…»
«Я и так завсегда слушаю, послушай теперь ты. Я терплю, терплю, а в одно святое воскресенье тоже могу махнуть на промыслы. Пока еще не совсем поздно…»
— Все бабушки хорошие и все друг на друга похожи, — сказал капитан. К моему удивлению, он очень внимательно слушал и Ольгу и меня. — Разве вы не знали?
— Не-ет, — удивилась Ольга. — А почему?
Капитан повозился, поворочался, нашел ладное лежбище для больной ноги, улыбнулся.
— Может быть, по той причине, — сказал он весело, — что все мы всю жизнь смотрим на бабушек детскими глазами. А уж внуков и внучек они и любят и балуют. Пожалуй, даже больше, чем любили и баловали своих детей. Не знаю, как вас, а меня больше бабушки никто не жалел и не ласкал. — Глаза его потеплели, повлажнели, и он, слегка смутившись, потупил их. — А рыболовом у меня был дед, а не бабушка, — продолжал капитан. — На реке она, пожалуй, и не справилась бы, там и лодка могла перевернуться.
Увлекшись, капитан Крутоверов повел рассказ о Ветлуге, о ее лесных берегах и деревеньках, о ветлужанах. Село, где он родился и вырос, старинное купеческое село, вытянувшееся вдоль высокого и крутого берега реки, славилось по всей округе своим жильем и пирогами с рыбой. Лес был рядом, и дома строились не скупо, не из чего попало, а из отборных сосновых бревен, таких, чтоб звенели и светились. Дома были разные — большие и маленькие, низкие и высокие, — но все, как на подбор, чистые, уютные, аккуратные — одно загляденье. Как повелось исстари, так и идет до самых наших дней: можно недоесть, можно лишнюю зиму проходить в старых валенках, можно победнее праздники отгулять, но жилье свое ветлужане строили на совесть. Друг перед другом старались и друг другу помогали.