Мог… Легко сказать — мог… Устало, нехотя, с незнакомым брезгливым чувством он издали оглядел свою стопу и не узнал ее. Вспухшая, сине-землистого цвета, местами окровавленная, она показалась ему уродливой и чужой.
Мог… А мог ли? Санитар на прощанье сказал, что стопу, по всей видимости, придется ампутировать, и чем скорее, тем лучше. Он даже показал сустав, по которому должна пройти граница ампутации. Возле лодыжек. Как уж его? Голеностопный?.. Жаль, что он, капитан, мало смыслил в медицине и анатомии, а то и сам мог бы, пожалуй, решиться… Что же делать — не умирать же в этом овражке. Он еще жить должен. И не только жить, но и воевать еще.
…Перед тем как покинуть высоту, капитан глянул в бинокль на немцев, рвавшихся к нему. Взгляд его на минуту задержался на молодом офицере, расчетливо перебегавшем от куста к кусту. На мгновение капитан увидел его лицо, торжествующее и не по возрасту жестокое. Оно взбесило его.
«Ах ты, фриц пучеглазый! — крикнул он и полоснул очередью по кусту, за которым тот скрылся. — Подожди, фриц!»
Фриц ждал за кустом, а в это время другие немцы были уже в нескольких шагах от капитана. Ему надо бы по этим немцам полоснуть, а он ждал того фрица. Так и не дождался, и уходить пришлось в последний миг. Не будь этой торжествующей улыбки фрица, капитан ушел бы раньше и спокойнее и, уж конечно, не попал бы так нелепо на свою мину.
Не-ет, он должен жить! Он должен сполна расквитаться за свою оплошность.
Капитан открыл сумку, оставленную санитаром, и увидел бинты, йод, ножницы. В металлической фляжке был спирт. Вспомнил, что и у самого была целая фляжка, нашел ее, поставил рядом. Вместе с фляжкой достал и свою финку, старенькую, не ахти такую красивую, но удобную, приносившуюся. Разложил все так, будто собрался сам делать операцию. Поймал себя на этой мысли и не удивился.
Брат Николай тоже не был медиком, а с этой операцией справился бы, наверное, без особого труда. Во всяком случае, телят и барашков он разделывал быстро и свободно. Отрезать ногу по суставу — это для Николая пустяковая работа. Хороший топор или нож острый и — минутное дело.
Впервые за свою жизнь капитан пожалел, что не резал никогда животных. Даже ни одной курицы не прирезал. Когда случалась такая операция, он всякий раз уходил из дома. Николай и ругался, и высмеивал его — не помогало. Капитан хоть и жалел сейчас, что нет у него этого опыта, а доведись ему резать теленка, и сейчас отказался бы.
Он взял свою финку и пальцем потрогал лезвие. Нож был острый. Посмотрел продовольственные запасы: сухари, две банки свиной тушенки, сахар. Не много, но жить можно, на крайний случай хватит. Банку тушенки он выложил на траву, остальное убрал в сумку. Рядом с банкой поставил оловянную кружку, собрался ножом открыть тушенку, но из-за опасения раньше срока затупить его открыл ножницами. Несмотря на слабость и на непрерывную боль в ноге, отвлекавшую чуть ли не все внимание, мозг его фиксировал любой шаг, любое движение.
Капитан открыл флягу, плеснул в кружку спирта. Подумал немного, добавил еще и тотчас же залпом выпил. Во рту обожгло, из глаз хлынули слезы. Закусив тушенкой, он крякнул, достал ложку и начал есть. Боль в ноге стала затихать.
«Жгут!» — молнией мелькнуло в голове. Дожевав сухарь, он не спеша достал широкий бинт, скрутил его, примерил к ноге и экономно отрезал. Теперь как будто порядок. Не-ет, фриц пучеглазый, торжествовать тебе еще рано. Мы еще повоюем. И неизвестно еще, чья возьмет. Ей-богу, неизвестно.
Он подтянул к себе здоровую ногу и медленно, старательно, до боли ощупал весь злополучный лодыжечный сустав, распознал, где там были сухожилия, где вены, где хрящи. От напряженья слегка закружилась голова, и он опустил ногу. Теперь ее можно было и выпрямить.
Поразмыслив, он налил в кружку еще два-три глотка спирта и, зажмурившись, выпил. Боль в ноге утихла совсем. Он отдышался и туго, сколько мог терпеть, перевязал чуть выше колена больную левую ногу. Потом подтянул ее, уложил поудобнее, взял в руку финку. Подумал: хорошо, что левая — правой рукой сподручнее работать.
Он нагнулся и что было силы полоснул по суставу чуть ниже лодыжки. Нож впился и сразу, видно, дошел до хряща. Глубже, глубже, нож уже был не виден. Острая боль пронзила как молния. Пальцы ослабли, разжались, и капитан потерял сознание.
Очнулся он, когда багряно-красное солнце вплотную приблизилось и повисло на сосновой верхушке в том лесу, куда он приказал вывести остатки своего батальона. Очнулся и сразу же почувствовал боль. Память тотчас же воскресила события дня. Первым делом он глянул на ногу. На стопе, на лодыжечном суставе и на финке обильно запеклась кровь. Сердце его дрогнуло. Утром нога была еще целехонькая и невредимая, а сейчас обрубок. Да и обрубок-то надо еще сохранить. Хочешь не хочешь, а нужно браться за дело.