Или такой случай. Возвращается эскадра в Кронштадт, все только и думают о береге, как бы лишнее увольнение заполучить. Сигнальщик просемафорил на эсминец какой-то приказ флагмана, оглянулся по сторонам и вновь заработал флажками. Рвали воздух его флажки — так немыслимо быстро передавал он букву за буквой. Казалось, лишь опытный его коллега на эсминце мог прочесть эти слова: «Увольнение пойти не могу — Маруся влепила наряд вне очереди». Но едва успел отмахать последнее слово, как на плечо ему опустилась рука. «Передайте своему дружку на эсминец, — услышал он тонкий голос, — что Маруся влепила вам еще два наряда».
Все, кто только это слышал, грохнули от смеха.
«Молодец Саша! — подумал Жичин. — И задышалось вроде легче, и поясница ныть перестала. Выходит, и меня на лопатки положил, и все мои недуги. Да разве мои только — все ребята взбодрились. Это ж надо — какие силы скрывались в улыбке!»
В голову Жичину пришла еще одна добрая мысль: пока есть запал, нужно немедля во вторую роту. Саша вызвался проводить его. Жичин подумал, что у Орленкова есть к нему разговор, и согласился. Они прибавили шаг и вскоре оторвались от четвертой роты; шагалось хорошо, свободно. Удержать бы этот шаг, и вторую роту можно было бы догнать засветло.
Саша рассказывал о ребятах, и Жичин все время удивлялся его острому глазу и умению по самым вроде бы мелким штрихам составить исчерпывающее представление о человеке. Один за другим, как наяву, вставали перед Жичиным ребята-комсомольцы: смельчаки и балагуры, скептики и остряки… Чего только не откопал в них Саша Орленков! Жичин представил себе на минуту походный строй роты, всех чем-либо запомнившихся хлопцев и старался отыскать среди них того, о ком Саша сейчас рассказывал. Ошибся дважды, а угадал много раз. Это так захватило Жичина, что он совсем забыл о времени, об усталости.
Когда ж впереди из-за ледяных торосов явственно показалась вторая рота — шевелящееся серое пятно на розовом от закатного солнца снегу, — Саша сказал со смущенной улыбкой:
— Вот, пожалуй, и все мои характеристики. К остальным приглядываюсь.
Жичину стало яснее ясного: характеристики были чистейшим предлогом. Просто Саша хотел помочь ему догнать вторую роту. Сомневался в его силах. А сейчас, когда догнали, и догнали довольно легко, Саше было неловко за свои сомнения. Жичина до краев наполнила нежность к этому большому редкому парню. Как бы только не выказать ее и не смутить его еще больше.
— Послушай, — сказал Жичин небрежно, как бы между прочим, — а тот сигнальщик с линкора был, случайно, не ты?
Саша вскинул на Жичина изумленные глаза.
— Как ты узнал?
— Думаешь, один ты хитрый?
— А все-таки?
Невдомек было бесхитростному Саше, что рассказать о сигнальщике так проникновенно и так точно мог только сам сигнальщик. Когда Жичин сказал ему об этом, он искренне огорчился.
— Этак я и скрыть ничего не смогу.
— А что тебе скрывать?
— Может быть, и нечего, но уметь-то надо.
— Не надо. Это же прекрасно, когда нечего скрывать.
На прощание он сказал Жичину, что Маруся влепила ему не только наряды, но и благодарность. В приказе. За отличное владение флотской специальностью. Признался: при давешнем рассказе благодарность эту он замолчал сознательно. Подумал, что, если упомянет ее, кто-нибудь обязательно догадается, что речь ведет не о ком-нибудь, а о себе. Просчитался — догадались и без этого.
Когда до хвоста второй роты оставалось рукой подать — метров триста, не больше, — Жичин почувствовал вдруг, что силы уходят. Странно как-то обмякли руки, ноги, тяжестью налилась голова. По всему телу обильно выступил пот. Политрук Прокофьев назвал его святой солдатской росой. Хорошо назвал, но ручейки этой росы, бежавшие по лицу, по спине, раздражали, злили, окончательно выбивали из колеи.
Жичин заметил: дистанция между ним и второй ротой не сокращалась, как было до сих пор, а с каждой минутой увеличивалась. Хуже не придумаешь. Из беды мог бы выручить оркестр. Бывало, до смерти устанет человек на учениях, а услышит добрый марш — ноги сами несут вперед. Где сейчас возьмешь оркестр? Сейчас бы Сашу вернуть Орленкова — любой оркестр заменил бы. И Сашу не вернешь.