В коридоре послышались легкие шаги, мне показалось, что это шла Валентина Александровна. Шаги вскоре растаяли, а мысли о ней не покидали меня. Вдруг ее суженый где-то сейчас за тридевять земель, только ни он, ни она этого еще не знают? Тыкаются, как слепые котята, — к одному, к другому, — а того не ведают, что их ждут не дождутся. Каждого кто-то ждет. В училищах у нас да в институтах обучают и анатомии, и механике с астрономией, и навигации, а вот как человека себе по душе найти и не ошибиться в нем, и чтоб всю жизнь прожить с ним в любви да в согласии — ни в одной школе не учат.
Может быть, этого и не знает еще никто? Может, ни профессоров, ни доцентов и нет еще по этой части?
Я так размечтался, что и не услышал, как в комнату вошла Валентина Александровна.
— Долго я? — спросила она с ходу и сама с ходу же ответила: — Как-никак двое их.
Ни сами слова, ни тон, каким они были сказаны, не вызвали у меня особого беспокойства. Мне показалось даже, что она довольна своим походом.
— Рассказать? — Она присела рядом и сняла белую докторскую шапочку.
— Если сочтете нужным, Валентина Александровна, — ответил я. Это был не лучший ответ, но она, я видел, сама уже настроилась рассказать о них. — Могу уверить вас, что ни одна душа…
— Я верю вам. Я почему-то сразу стала вам верить…
— Что вы сказали Жоре? — спросил я.
— То же самое… Может быть, потеплее и поласковее. Он взял мою руку, припал к ней губами и долго не отпускал ее. Я сделала все, что вы хотели.
— А вы разве не хотели?
Она пропустила мой вопрос мимо ушей и заговорила о Борисе. Капитан просил, чтоб ампутацию ему сделала она, Валентина Александровна.
— Вы согласились?
— Я не сказала ему ни «да», ни «нет». Обстоятельства покажут. Первым будут оперировать Наседкина.
— Конечно, — промолвил я и подумал, что она, пожалуй, ответила уже капитану.
— Кому вы сочувствуете? — спросила она устало. — Наседкину или Крутоверову?
— Вам. Их жизнь сейчас от вас уже не зависит. Судьба — другое дело. Но у судьбы столько превратностей… Пока вы с ними разговаривали, меня не покидала мысль о том, что где-то в другом месте другой человек вот так же, как вы…
— Кто вы? — Она перебила меня так неожиданно, что вопрос ее дошел до моего сознания не сразу. В самом деле, кто я? Какое мне дело до них? Взрослые люди, разберутся сами.
— Где-то я читал… есть такое выражение — влюбленный друг.
Это не огорчило ее и не обрадовало. Она, видно, так намучилась в эти дни, так настрадалась, что чувства ее невольно притупились. Оно и понятно, кому ни довелись…
— Спасибо, Федор Васильич. Влюбленный друг — ве-ерный друг. — Она вздохнула и неожиданно склонила на плечо мне голову.
— Можете всегда на меня рассчитывать.
— Спасибо. Как ваша нога? Вы не проводите меня до ворот?
— Буду только рад. Одну даму я уже проводил.
— Ольгу? — Она улыбнулась. — Чу-удо-девушка!
Пока мы спускались по лестнице, шли по коридору, а потом по дороге к воротам, она на все лады расхваливала Ольгу.
— Бог отпустил ей столько достоинств, сколько, наверное, у дюжины девушек не сыщешь. Прекрасное лицо, глаза, как лесные озера, дивный гортанный голое, чиста и наивна, как ребенок, умница, на все руки мастерица. Кто свяжет с ней свою судьбу — счастлив будет всю жизнь.
У ворот Валентина Александровна остановилась:
— Скажу вам откровенно: это я к вам ее подослала. Может быть, я тоже влюбленный друг, — добавила она тихо.
Проснулись мы с Борисом рано, и оба лежали молча. Лучше молчания мы сейчас ничего, пожалуй, и не придумали бы. День предстоял тяжкий, рисковый, а в часы ожидания верные слова приходят редко. Нас могла бы всколыхнуть добрая весть с фронта. Отвоюй наши войска у фашистской нечисти хоть один город, пусть даже небольшой, и все у нас пошло бы по-другому. И слова нашлись бы нужные, и улыбки зацвели.