Мне не зря пришла эта мысль в голову: время приближалось к утренним известиям. Я проверил наушники, посмотрел, плотно ли сидит штепсель в розетке. Движения мои не ускользнули от Бориса, хотя он и лежал с закрытыми глазами. Он тоже ждал, ему хорошая весть нужна была не меньше, чем мне.
Ждали мы успеха, а дождались очередной боли: наши войска оставили Моздок. Оперные арии после таких известий были уже не арии, завтрак — не завтрак. Наушники я отключил, к котлете едва притронулся. Борис, к моему удивлению, съел все, что ему принесли, и меня заставил придвинуть тарелку и подчистить ее, как только что сделал сам.
— Плохо будем есть, — сказал он строго, — до зимы залежимся тут. А кому это на руку?
Завтрак мы съели, но бодрости у нас не прибавилось. Не глядя друг на друга, снова улеглись на койки и молча уставились в потолок. За этим занятием и застала нас Ольга.
— Покойника в палате нет и не предвидится, — сказала она, окинув нас пытливым взглядом, — а вид у боевых офицеров — что у одного, что у другого — прямо-таки похоронный.
— В палате покойников нет, — сказал я, — а под Моздоком их, наверное, сотни, если не больше.
— Наверное, — тихо согласилась Ольга. — Я сейчас была наверху, в двадцатой палате… Семь человек там. Услышали они, загоревали. Один ухарь возьми да и скажи: «В Моздок я больше не ездок». Может быть, развеселить хотел, не знаю. Ка-ак они накинулись на него, кто-то даже костылем запустил. Едва утихомирила их.
— Да-а, — вымолвил капитан. — Хоть бы с утра-то не передавали таких известий…
— Это кому как, Борис Трофимыч, — возразила Ольга. — Мне, к примеру, лучше с утра. В работе легче переносится.
— Тоже верно, — согласился Борис. — И работается, поди, злее. Я сейчас гору бы своротил…
— Правильно! — поддержала его Ольга. — То же самое я двадцатой палате говорила. Это что же будет, если на всех похоронный стих найдет? — Она скосила глаза на меня. — Эдак всякое может случиться, даже самое страшное.
— Не случится, — сказал я. — Нам бы дело в руки, да поскорее. А то ведь и голову отлежим — не только бока.
Я спросил Ольгу, хороший ли хирург Александр Павлович Долинин, который должен сегодня приехать.
— Конечно! — ответила она без колебания. — Столько лет проработать с Нилом Афанасьичем… Не хочешь, да научишься.
Твердый ее ответ нужен был и мне — тревога за судьбу Жоры Наседкина росла с каждым часом, — но еще больше надобности в таком ответе было у Бориса.
— А Нил Афанасьич? — подзадорил я Ольгу.
— Что Нил Афанасьич?
— Стоящий хирург?
— Сто-о-ящий! — воскликнула она возмущенно. — Да вы знаете, как его вся наша округа зовет? Нил-чудотворец. Зря звать не станут. Бабушка моя совсем уж умирать собралась, наказ мне последний отдала, а как в больницу к нему угодила, так через месяц вернулась здоровой. И по сию пору бегает как молодая. Сто-оящий! — повторила она обиженно.
Борис хоть и смотрел в окно, делая вид, что разговор наш о хирурге его не касается, на самом же деле ловил каждое слово. Пусть теперь подумает да поразмышляет. Может быть, помудрее что-либо придет в голову, чем ставить в тупик Валентину Александровну. Впрочем, он, возможно, и неспроста упрашивал, хотел, может быть, в чувствах ее разобраться.
— Ты уж не обижайся, — сказал я Ольге. — Я же не знал. Это ты все знаешь, ты здешняя.
— Зде-ешняя! — Ольга никак не могла унять свой пыл. — Если хотите знать, обе операции пройдут как нельзя лучше. — Она взглянула на капитана и добавила тихо: — Бабушка и я видели нынче сон, совсем одинаковый. Это значит — быть двойному добру.
— Вот теперь и я уверовал.
— Не смейся, так оно и будет.
— Я не смеюсь. Душа моя теперь спокойна, могу идти на массаж.
— Пошли, пока тихо, — сказала она. — Потом, будут сплошные хлопоты и беготня.
В коридорах и в процедурной было и в самом деле тихо, слишком, пожалуй, тихо для утреннего рабочего часа. Операция начнется не скоро, часа через два-три, а сестры и нянечки говорили уже вполголоса, по полу ступали бесшумно. Это и неудивительно: в небольшом тыловом госпитале не часто бывали операции, от которых зависела жизнь человека.
Ольга провела меня в дальний угол, усадила на топчан и принесла тазик с теплой водой. Пока нога моя распаривалась, Ольга шепотом рассказала мне о тревожной ночи в их доме. И все из-за Валентины. Пришла вчера хмурая, усталая, никогда такой не приходила. Выпила кружку молока — и сразу в постель. Улеглась, глаза закрыла. Она, Ольга, с бабушкой тоже ко сну засобирались, хотя на дворе еще и не стемнело как следует. Лежит каждая по себе, думает свою думу, и не спит никто. Бывало, как только стемнеет, Валентина нырь к ней под одеяло, и пошли у них девичьи разговоры чуть ли не до рассвета. О чем только не нашепчутся. А тут всю ночь не спала, хоть и лежала с закрытыми глазами. И бабушка из-за нее не спала. Уже рассветало, солнышко взошло, тогда только и задремали немножко. День такой трудный, а они не выспались. Она-то ничего, вытерпит, у нее и дел не так много, а вот Валентине придется туго. Две операции — не шутка, нервы могут сдать. Сейчас она на обходе, это еще куда ни шло, а когда дело дойдет до операции…