Слушая Ольгу, я легко представил себе ладный их дом у самой реки, срубленный из смолистых сосновых бревен, и три добрых женских существа, обитающих в нем… Валентине Александровне, конечно, повезло. Разве не радость — прийти после тяжких докторских забот домой, а дома — родственные души? Будто у себя в Рязани. Зря она, пожалуй, не поведала им вчера о своих сердечных терзаниях. Ночь они все равно не спали, мучились, и от неведенья было только хуже. Расскажи она им о своей тревоге, о перепутье сердечном, может быть, за какой-нибудь час и ее успокоили бы и сами перестали терзаться.
Ольга принялась за стопу. Вытерла ее, смазала, потрогала ладонями и, чуть повременив, пустила в ход упругие пальцы. Волшебные токи таились в ее пальцах. Они будоражили во мне все живое и возвращали к жизни искалеченное, угасшее. Временами у меня закатывалось сердце и горячая пробегала дрожь от стопы до самого темечка.
Закончив массаж, Ольга вытерла капельки пота, немного отдохнула и взялась, как она сказала, за главное дело. Поворочала стопу в стороны, опустила вниз, потом мягко, бережно, дуя на нее, как на горячий чай, подала вверх. Сперва чуть-чуть, слегка, потом побольше.
— Больно? — спросила она.
— Нисколько.
Разогнув стопу до предела, она вновь стала сгибать ее.
— Выше, выше давай, — подгонял я Ольгу.
Медленно, осторожно увеличивала она угол сгиба.
— Терпишь?
— Выше давай, мне совсем не больно.
До сих пор она сгибала стопу плавно, а сейчас попыталась подать ее вверх легкими толчками. Один толчок, другой…
— Ты правду-то когда-нибудь скажешь? — Она подняла на меня усталые, покрасневшие глаза.
— А как быть, если в самом деле не больно? Придумывать?
Ольга откинулась назад, сжала стопу в ладонях.
— А я что говорила? — Глаза ее заблестели. — Помнишь? Как миленькая будет гнуться. Это только начало.
— Ты давай выше, выше.
— Нельзя выше, все дело испортишь.
— Дай-ка я сам. — Я протянул руки к стопе. Она хлопнула по моим рукам ладошкой, я тотчас же отдернул их и рассмеялся.
— Получил? — Глаза ее тоже смеялись.
— Ты хоть до старой границы посгибай, — взмолился я.
— Это я сделала бы и без твоей просьбы, а теперь не буду.
— Почему же?
— Ты мешаешь мне. Дело есть дело.
— Пожалуйста…
Сестра Тамара привела на процедуры двух раненых. Ольга глянула на них и смилостивилась.
— Ладно, — сказала она тихо. — Только ты не мешай мне. Помалкивай.
Стопа моя и впрямь покорялась Ольге. Дело пошло на лад. Помимо моей воли где-то в глубине души всплеснулась серебристой рыбкой безмолвная радость. Теперь и я поверил, что стопа будет гнуться. В голове замелькали веселые мысли: не нужна будет операция, все войдет в норму само собой. Человеком буду, как прежде. Можно, наверное, и на корабль скоро вернуться. К друзьям-товарищам.
Я на минуту закрыл глаза и в один миг перенесся на свой крейсер. Он по-прежнему стоял в Неве неподалеку от горного института. Два месяца назад, когда я прощался с ним, уезжая в тыл, вид у него был довольно жалкий, не боевой — он пострадал во время бомбежки не меньше меня, — а сейчас и трубу починили, и батареи зенитные поставили заново и пулеметы. Словом, корабль как корабль. Едва я поднялся по трапу и ступил на палубу, как очутился в окружении друзей. Старший лейтенант Феоктист Ефремов, сосед мой по столу в кают-компании (Фео-Фео, как мы его прозвали), бросил воинственный клич: «Качать его!» Меня сграбастали, приподняли и, как я ни артачился, два раза подбросили вверх. После этого двинулись ко мне в каюту.
Небольшая у меня была каюта, не лучшая на корабле, но мне она казалась роскошной. Письменный стол с креслом, мягкий диван, шкаф, умывальник — что еще нужно молодому офицеру? До корабля у меня не было ничего подобного.
Очнулся я от пристального взгляда Ольги.
— Задремал? — спросила она с улыбкой. — Вот как я тебя умаяла.
— На корабле был, на своем, — ответил я не спеша. — Даже в каюте у себя побывал. Хорошо-о!
Ольга помолчала, о чем-то задумавшись, спросила вдруг: