«Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц…» Жичин, наверное, не смог бы сказать, где сейчас родилась эта мелодия. Может быть, в нем самом, а могло статься, из второй роты донеслась. Дело не в этом. Главное — он запел. Вернее, все в нем запело. Ручейки пота все еще катились по желобку спины, этому отменному руслу солдатской росы, но они уже не страшили. Было не до них. Чтоб преодолеть пространство и сделать сказку былью, нужны были силы, ой-ой какие силы, и они откуда-то пришли вместе с песней, расправили Жичину плечи, весело подтолкнули вперед. Оркестр был бы, конечно, лучше, но жить можно и без него. Жить можно с песней, если слились с ней каждый нерв, каждый мускул. Еще как можно жить — припеваючи.
В хвосте второй роты Жичин увидел парторга Резвова. Он был хмур, а в Жичине еще не умолкла песня.
— Отчего не впереди, не на лихом коне?
— Замыкающим поставили, — ответил он нехотя.
— Тоже надо.
— Надо.
Жичин поспешил вперед, в голову колонны. Песня в нем затихала, теперь взгляды ребят подгоняли его. Под этими взглядами пасовать было невозможно: легче умереть, чем опозориться. Слава богу, обошлось; не умер и не опозорился.
Старший лейтенант Струков, лихой командир второй роты, встретил Жичина насмешкой:
— До операции еще далеко, а начальства — хоть пруд пруди.
Жичин не сказал бы, что такая встреча обрадовала его, но едва успел так подумать, как услышал знакомый звонкий смех. Смеялся человек, шедший рядом со Струковым.
— Не узнаешь, мил человек?
Это был Прокофьев. В вечернем сумраке Жичин не сразу узнал его. Утром они условились: со второй ротой пойдет Жичин, а он должен был заняться другими делами, и Жичин никак не ожидал встретить его здесь. Оказалось же, что и он выпросился у комиссара. Что ж, лишняя голова и лишний штык не помеха.
Когда Жичин спешил в роту, тешил себя надеждой: «Лишь бы догнать, а там веселей будет. Там и шаг другой — человеческий». Да, колонна шла нормальным, умеренным шагом. Ему же теперь и этот шаг был не под силу. Вновь стал одолевать пот. Откуда он берется? С самого утра маковой росинки не было во рту. Как назло, в голову лезли мысли о бане, о постели. Чуял, словно наяву, как, обданный крутым кипятком, пахнет березовый веник. Этого еще не хватало…
Струков и Прокофьев заговорили об операции. Рота шла в разведку, чтоб выявить огневые точки противника на небольшом острове, приткнувшемся почти к самому берегу. Жичину известно было одно: к утру во что бы то ни стало отряд должен взять этот остров, так как он мешал нашим войскам продвигаться вперед. Обходить же его было рискованно — можно оказаться между двух огней.
Какой бы вариант ни обсуждался — большая надежда возлагалась на осветительные ракеты. Здравый смысл подсказывал и другое: сосредоточить бойцов-ракетчиков следовало на юго-востоке острова, поскольку огневые точки противника скорее всего были именно там.
— А что, если силы на острове незначительны?
Этот каверзный вопрос вроде бы нечаянно уронил Прокофьев, стреляный же воробей Струков его только и ждал.
— Этот вариант в приказе не предусмотрен, — ответил он поспешно и тут же выжидательно умолк. Прокофьев не говорил больше ни слова. Кто же кого перемолчит? Жичин видел: и тот и другой думали об одном и том же, оба настроены были атаковать остров, не дожидаясь отряда, окажись это по плечу. И молчанку их Жичин, кажется, начинал понимать. Струкову не хотелось одному принимать рискованное решение, а Прокофьев хотел, чтоб он все-таки принял это решение, — на то он и командир.
Жичина их игра захватила. Теперь он знал почти наверное, что роте придется и разведывать огневые точки, и штурмовать их. Во всяком случае, надо быть к этому готовым. Нет слов: заманчиво, так сказать, перевыполнить приказ. Но ребята идут на пределе, и как бы этот штурм боком не вышел.
Струков не выдержал.
— Если мы вместо атаки преподнесем отряду отдых, взбучки нам, наверное, не будет, — сказал он почти твердо.
— Победителей не судят, — подтвердил Прокофьев.
Это — уже решение. Жичину было интересно: подумали они о ребятах иль глядели только на себя, на собственные силы? И сами ведь не железные. Он слышит тяжелое, прерывистое дыхание Струкова, и сомнения гложут его все сильнее. Может быть, на порыв ставку делают, на всесокрушающее «ура» или честолюбие взвилось выше их самих? Не должно бы: Прокофьев был не такой. И командир тоже.
— Командиров взводов ко мне! — властно распорядился Струков, и шедший позади связной тотчас же скрылся в темноте.