— А ну, вон с хаты! — вскричала Гапуся и, круто, по-солдатски развернувшись на все сто восемьдесят градусов — ать-два-три! — пошла прямехонько на Сковороду.
На этом Федькино сватовство можно было бы считать законченным, если б не одно обстоятельство, на которое он тогда намекнул, сказав, что Гапуся якобы скоро может заиметь бледный вид, если и дальше станет так оглашенно орать и отказываться от его предложения. И вот накануне того страшного события он снова появился в хате Синепупенков. Только на этот раз он уже не забирался по-хозяйски в передний угол и не стукал самогонной бутылкой по столу с такой завидной ловкостью и искусством, что кукурузная затычка пулей стрельнула бы из нее в потолок. Он остановился на пороге, уперся плечом в дверной косяк, поиграл нагайкой и спросил:
— Ну так шо?
Синепупенки, мать и дочь, как раз сидели за столом вечеряли, ели затируху и молча уставились на него.
— Ну, так шо, спрашиваю я, подумали чи нет?
— Проходьте, Федор Тимохвеевич, — заискивающе сказала мама, вскочив и суетливо вытерев краем фартука лавку возле стола. — Проходьте, сидайте, будьте гостем. Федор Тимохвеевич.
— Мне рассиживаться некогда, гостювать тем более, благодарствуйте, мамо.
— Вот и катись, откуда пришел, — сказала Гапуся. — Сказано — нет. Нос сперва утри.
Федька Сковорода и на этот раз не обратил на Гапусин дерзкий выкрик никакого внимания, даже ухом не повел.
— Я больше навязываться вам не буду, — проговорил он, обращаясь исключительно к Гапусиной маме, — и сейчас ухожу. Но завтра утром, говорю только вам по секрету, как будущим родственникам, на селе, учтите, будет объявлена мобилизация на работу в Германию и позабирают всех сельских девчат. Ее тоже, — ткнул он нагайкой в сторону сидевшей за столом Гапуси.
— И меня? — вскричала Гапуся.
— И тебя. Но выйдешь за меня замуж, так и останешься на селе. Я отхлопочу.
— Да я лучше в реку из своего садочка брошусь! — запричитала Гапуся, поднимаясь за столом и подбочениваясь. — Да я лучше в ту Германию на каторгу поеду, чем за тебя, предателя народного, замуж идти! Чтоб каждый селянин пальцем в меня тыкал, вслед мне плевался и нехорошие слова произносил!
— Но, но! — предостерегающе, однако добродушно и насмешливо сказал Федька. — За такое может и не поздоровиться.
— Да уж вы ее не журите, Федор Тимохвеевич. Она ще мала дитина, — попросила мама и прикрикнула на дочь: — Цыть, Гапка! Знай, с кем говоришь!
— Вот так-то лучше, мамо, — поощрительно и самодовольно молвил Федька. — А то ж у человека нервы могут и не выдержать. Так вы, мамо, подумайте, быть может, вашей дочке лучше стать по фамилии Сковорода, Вам тоже, мамо, не грех стать моей тещей, поскольку вы были передовой колхозницей, выступали на собраниях как активистка советской власти, получали всяческие премии и на вас некоторые могут донести, случаем. Так что до вечера у вас еще времени полно и даже больше. — И с этими словами он покинул хату Синепуненков.
После того как дверь, скрипнув, захлопнулась за ним, в хате еще долго царило гробовое молчание. Было так тихо, что словно и не сидели в хаге две женщины, или они, быть может, и сидели там за столом друг против друга, но перестали даже дышать и моргать от страха и изумления, какие принес сюда и поселил в них своими жестокими словами полицаи Сковорода.
Первой пришла в себя мама, вздохнула, заморгала, всхлипнула и принялась утирать фартуком слезы со щек.
— Шо ж будэ, шо ж будэ? — спрашивала она, плача. — Неужели тебя и вправду угонят, доня моя родная, и не увидеть мне больше твоих очей, не услышать твоего голосочка…
При этих ее словах очнулась, заморгала, задышала и заговорила и Гапуся.
— Вы лучше о себе, мама, подумайте. Он же про вас тоже кое-какие слова произнес.
— Да шо я, шо я, — всхлипнула мама. — А может, ты, и верно, пойдешь за него и останешься жить на селе, чтоб не ехать в неметчину? Может, то и лучше, быть замужем за таким, как Федька, да не работать в Германии?
— Нет, нет, нет, мама, ни за что на свете! — вскричала Гапуся. — Его ж, гада, выйдя замуж, надо и поцеловать, а он же предатель, меня же стошнит от такого поцелуя. Лучше, мама, смерть принять, руки на себя наложить, чем такое. Лучше уж пускай насильно в Германию везут.
Тут она умолкла и прикусила язык, поскольку поездка в германскую каторгу ее тоже никак не устраивала. А что было делать? Какой совершить выбор, к какому прийти решению? И замуж за Федьку Сковороду никак нельзя, и в фашистскую Германию ехать тоже не сахар. Как же ей быть, как ей вывернуться из этого заколдованного круга? Ну-ка придумай что-нибудь. Ну-ка поднатужься, Гапка Синепупенко, ты ж всегда была горазда на выдумки! Неужели сегодня, сейчас, не вылезая из-за стола, ничего такого не изобретешь, чтоб спасти себя от каторги, а заодно избавиться и от замужества? Неужели не найдется ничего такого разумного, чтоб провести за нос и тех фрицев поганых, и Федьку Сковороду заодно с ними?