Вспомнив миллионы раненых и убитых, сотни тысяч беженцев, Глеб Неистовый интересовался — на какие деньги революционный министр, предлагающий воевать с Центральными державами до победы, но мир заключать без аннексий и контрибуций, собирается компенсировать миллионом граждан новой России их убытки, содержать семьи погибших и увечных воинов, или он считает достаточным установленные царем пенсии в несколько рублей, потому что никаких больших сумм бюджет страны не потянет. Встав в защиту позиции Милюкова, выступающего за отторжение у Османской империи Стамбула с проливами, господин Неистовый напоминал о двенадцати войнах с турками, о расстрелянных немецкими рейдерами «Гебен» и «Бреслау» мирных южно-русских городах –курортах, задавая резонный вопрос — может быть товарищу министру стоит заткнуть свою революционную риторику и не препятствовать России построить на входе в Черное море неприступную крепость, что ознаменует ослабление военной угрозы для всего Причерноморья и сэкономят молодой Республике огромные средства. Заодно напомнил подаренную Временному правительству Польше свободу, как будущему военному союзнику, что пока вылилось в подвластное Германии Польское королевство, чьи легионы бьются с Русской армией на стороне врага.
Взращенный мной Глеб Неистовый в полном мере отвечал поговорке «Мал клоп, да вонюч». Извлекаемые из закутков моей памяти и сообщений прислуги сильных мира сего, что делилась кусочками информации с моими сотрудниками за долю малую, позволили вылепить из «бутербродного» газетчика лицо, обладающего доступом к важной инсайдерской информации. Теперь у Глеба появились и собственные источники, из лиц, желающих получить свою выгоду из политических, светских или криминальных скандалов, что умело раздувал молодой репортер. Одно успокаивало — Глеб помнил, как многим он мне обязан, тем более, что негласную охрану ему я оставил, поэтому не зарывался, до публикации передавая мне самостоятельно полученную информацию для перепроверки и принятия решения о необходимости ее обнародования. Ведь не только мы были такими умными. Пару раз Глебу сообщали информацию, не соответствующую действительности, но могущую причинить невосполнимый вред репутации газетчика, если бы он ее опубликовал.
Я сделал глоток из чашки, содержимое которой, по нынешним временам, относилось исключительно к предметам роскоши — кроме колониальных товаров — кофе и тростникового сахара, в ней были жирные сливки, что еще продолжали продавать чухонские молочницы. Не знаю, как там дальше будет с продовольственным снабжением в России, но кофе я по случаю купил мешок, весом в восемь килограмм.
Через, чуть приоткрытую раму окна, выходящего на набережную мойки, донесся звук шагов множества людей.
Серафима Карповна, тетка моей жены, с любопытством выглянула на улицу, после чего с воплем «Какое непотребство», стала закрывать деревянную раму, бросив на меня уничижительный взгляд.
Я закрылся газетой, не желая вступать в бесплодные дискуссии с пожилой свойственницей.
Наверное, это был мой косяк — я подписал приказ, включавший проведение утренних пробежек личным составом народной милиции в форме номер два, и сейчас больше сотни молодых людей, сменившие в великокняжеском дворце моих ветеранов, разбросанных по новым отделам, бежали по улицам просыпающейся столицы в сапогах, галифе и с голым торсом, фраппируя случайную публику.
— Бесстыдство невообразимое! — пробубнила тетка, плюхнувшись на стул: — Срам какой!
При этом она почему-то смотрела на Аню, маленькими кусочками поедающую пирожок с луком и яйцом, которыми с утра потчевала нас кухарка.
— Вы, о чем, Серафима Карповна, ругаетесь? Пьяных солдат с красным флагом увидели? — я решил не отмалчиваться.
— Да, Господь с вами, Петр Степанович! — тетка, видно вспомнив события февраля-марта, испуганно перекрестилась: — Только солдатики ваши нагишом по улицам бегут…
— Пожалуй, пора вас, уважаемая Серафима Карповна, в «холодную» отправлять…
— Это за что меня в «холодную» то? –изумилась свойственница.
— Дабы не нарушали законы Божии и человеческие! — я стукнул ребром ладони по столу: — Сын Божий что говорил? «Не давай ложного свидетельства на другого». А статья пятьсот тридцатая Уголовного уложения гласит, что виновного в опозорении надлежит или арестовывать, либо штраф накладывать в пятьсот рублей…