Могилу папы-отшельника я нашел в конце нефа с правой стороны — красивая и изящная ренессансная работа Джироламо из Винченцы. Заплатили за эту работу торговцы шерстью из Аквилы в 1517 году, через двести лет после канонизации Целестина. Я удивился, увидев восковую фигуру Целестина, лежащую за решеткой, в митре и папском облачении. Лицо было сравнительно молодым, в то время как папе перевалило за восемьдесят. Я спросил у проходившего мимо францисканца, зачем положена здесь эта фигура. Он сказал, что ее сделали в 1944 году, когда церковь отмечала шестьсот пятьдесят лет с момента посвящения Целестина. Он обратил мое внимание на восхитительные фрески на стенах гробницы, изображавшие жизнь и смерть святого. Сказал, что написаны они учеником Рубенса по фамилии Рютер. Среди них была одна, где отшельник укрощает медведя. Монах провел меня на левую сторону церкви и показал архитектурную особенность, которую увидишь разве только в главных римских храмах. Это — царские врата XIII века. Если верить рассказам, то сделали их в 1294 году специально для церемонии Целестина V.
В Аквиле есть даже и более красивый храм, чем церковь Санта-Мария-ди-Коллемаджо. Это — церковь Святого Бернадина. К ней ведет ряд ступеней на восточной окраине города. Я специально пошел туда до завтрака, чтобы насладиться зрелищем, которое каждый раз поражает. То, что я увидел, было так необычно, так трогательно, что невольно думаешь, как далеко ушел наш мир от веры, благочестия, дисциплины. Я видел перед собой школьников — девочек и мальчиков всех возрастов, от малышей в нелепой форме, с широкими галстуками, словно у художников Латинского квартала из прошлого века, до юношей и девушек, собирающихся поступать в университет. Они входили в церковь с книгами под мышкой, вставали на колени и произносили молитву, прежде чем пойти в школу. Эта молитва, предписанная ли священником, родителями или обычаем — хотелось бы думать, что она была вызвана личной потребностью, — заставила меня уважать молодежь Аквилы. Иногда они приходили поодиночке, в другой раз — группами из двух-трех человек. Они деловито искали место, в котором предпочитали произнести молитву, затем вставали и торопились в школу.
Если бы раньше кто-то спросил меня, где похоронен святой Бернадин, я бы сказал — в Тоскане, потому что именно там чаще всего вспоминают чахлого маленького францисканца, там же видишь и его эмблему — буквы «IHS» и солнце. В Сиене есть его прижизненный портрет, и все другие портреты и статуи изображают ту же худую, слабую фигуру, лысый череп, впалые щеки (ему не было и сорока, когда он потерял все зубы), острый подбородок и глаза, выражающие одновременно страдание и юмор. Увидев в Аквиле великолепную ренессансную гробницу, я изумился. Зачем он явился в Абруццо? Как получилось, что он умер в Аквиле? Я нашел ответы в книге Айрис Ориго «Мир святого Бернадина».
Святому было шестьдесят четыре года, когда, страдая от многочисленных болезней, среди которых, по словам Ориго, были «мочекаменная болезнь, дизентерия и геморрой, а также подагра», и чувствуя приближение конца, он решил пойти в единственную область Италии, в которой никогда не проповедовал, — «в обширное и дикое королевство Неаполя и Сицилии, часто назвавшееся просто: „Королевство“». Бедный инвалид, который, по современным понятиям, не был еще стариком, выглядел на восемьдесят лет и страдал, путешествуя на осле по горным склонам. Иногда боли бывали такими нестерпимыми, что он вынужден был спешиться и лечь на землю. Говорят, что, когда он приблизился к Аквиле, то увидел идущего к нему старика в рубище отшельника и странном головном уборе, похожем на тиару. На этой тиаре сидел голубь. Это был папа Целестин V, «он явился к брату, чистому сердцем и не от мира сего, каким был он сам. Молча он обнял фра Бернадино и благословил его, после чего исчез в тенях между скалами».
Святого Бернадина перенесли умирать в Аквилу. Перед смертью он, как и святой Франциск, попросил, чтобы его положили на голую землю. Фра Джироламо из Милана, который присутствовал при этом, написал: «Если так умирают люди, то смерть слаще сна».
Вызывает уважение непреклонность жителей Абруццо, когда Сиена попыталась забрать себе тело святого. Их попытки ни к чему не привели даже после обращения к папе. Единственное, что досталось Сиене, была одежда, в которой умер святой, и некоторые предметы из его кельи. Итак, святого покровителя Сиены вы найдете в горах Абруццо, вместе с другим святым человеком, папой-отшельником Целестином. И тому и другому была дарована быстрая канонизация: Бернадин был причислен к лику святых через шесть лет после смерти, а Целестин — через семь. Мне хочется думать, что тот, кто в будущем посетит Аквилу, увидит школьников с книжками под мышкой, входящих в церковь, прежде чем отправиться в школу.
6Я знаю только две книги на английском языке, написанные об Абруцци. Одна принадлежит перу Кеппела Крэйвена и называется «Путешествие в Абруцци» (1835). Там дается сухой и подробный отчет о поездке верхом по этому региону. Вторая книга написана в 1928 году Эстеллой Канциани — «Через Апеннины и Абруцци». В ней рассказывается об экспедиции, предпринятой молодой художницей и ее отцом осенью 1913 года. Автору интересно было писать портреты местных женщин и собирать истории, легенды и стихи. Ей это удалось. Читая эту восхитительную книгу, я удивлялся переменам, которые произошли в Абруцци за каких-нибудь пятьдесят лет. Эстелла Канциани видела средневековое общество. Все женщины — старые и молодые — носили национальную одежду, а дорог было совсем мало. Они с отцом ехали на поезде, в горах пересаживались на повозку, ехали на муле или шли пешком. О гостиницах в большинстве мест не слышали, еда была отвратительной, а в спальнях на них набрасывались насекомые. Автор ни разу не упоминает, что она была в стране марсов. Похоже, она этого и не знала. Тем не менее с новыми знакомыми она говорила о магических заклинаниях, ведьмах и колдовстве, об оборотнях и о malocchio — дурном глазе. Все это доказывает, что область с давних времен сохраняла связь с магией. Не утратила она ее и сейчас.
Вот как деревенские жители, неподалеку от Аквилы, встречали автора: «К этому времени уже разнеслась весть о двух чужестранцах и о том, что у одного из них (у меня) странная белая шляпа. Вся деревня пришла посмотреть на нас и на мою белую панаму. Когда наши вещи были перенесены, они ощупали меня всю — и юбку, и кофту, и шляпу. Затем они хватались за карандаш, нож и ножницы, свисавшие у меня с пояса на цепочке, и спрашивали, уж не портниха ли я. Затем им вздумалось посмотреть на мои волосы. Чтобы удовлетворить их любопытство, я сняла шляпу, и они поразились тому, что волосы у меня не черные, как у них, и щеки не такие коричневые. Затем они подергали меня за волосы и удивились, что не удалось их снять, как шляпу, но я отступила и сказала: „Un altra volta“.[3] Они поспешно сказали, что я, должно быть, приехала издалека, поскольку выгляжу так странно. Наверняка я заболею в их голых и диких горах, тем более что и еды хорошей у них нет».
С тех пор прошло две войны, в горах проложили новые дороги, появился рейсовый деревенский автобус, а также радио и телевидение. Невозможно представить, чтобы вышеприведенная сцена могла повториться даже в самой отдаленной деревушке Абруццо.
Автор описывает ужасные дома, в которых приходилось ночевать ей и ее героическому отцу. «Я пошла спать рано, но не пробыла в постели и десяти минут, как почувствовала, что в пальцы ног что-то впилось. Всмотревшись, отловила пять больших клопов. Встала, взяла ситцевый мешок с москитной сеткой (livinge), надела его на себя и снова улеглась. В этом наряде было удушающе жарко, так что полночи я смотрела, как тридцать клопов ползают туда-сюда в поисках отверстия, через которое они могли бы до меня добраться. Не знаю, что в это время происходило с моим отцом». Она упоминает фотографа, которому пришлось бежать из деревни, потому что вскоре после того как он сфотографировал грозу над горами, прошел град и побил всходы. Крестьяне приписали это событие дурному глазу его камеры.
Исследования Эстеллы Канциани ограничивались Аквилой, Сульмоной и несколькими ближними деревнями. Среди них автор выделил и описал Сан-Стефано и Кастель-дель-Монте, обе всего в нескольких милях от Аквилы. Решив, что мне следует посмотреть, как выглядят эти деревни сейчас, в один прекрасный день я поехал в восточном от города направлении. По нижним склонам Кампо-Императоре, петляя, бежала вниз местная дорога, а гора Сан-Сассо за моей спиной вздымала к небу заснеженную вершину. Ну и ландшафт! К северу — незаселенная, дикая равнина Кампо-Императоре. С высоты два сапсана высматривали добычу в грубой траве, а к югу катились остроконечные горы. На каждой вершине — белая деревня, словно иллюстрация из старинного часослова. Не проходило и мили, чтобы я не увидел крестьян. Они работали в поле — набивали сеном мешки. Судя по всему, трава не уродилась. Мешки грузили на спины мулам или ослам. Без женщин не обошлось: они усердно работали граблями и серпами. Раздувались на ветру черные кофты. Повязанные платками головы, черные вязаные чулки, тяжелые, подбитые гвоздями башмаки. Состарившиеся и морщинистые в тридцать лет, они с готовностью несли на своих плечах тяжкий жизненный груз. Эти терпеливые женщины удивили меня своим трудолюбием. Иной раз я видел, как, шагая позади нагруженного осла, они умудрялись вязать на ходу. По мере подъема я заметил высокие полосатые столбы, ими отмечают места, подверженные снежным заносам. Как же не похожа дикая земля Абруццо на пологие холмы Тосканы, подумал я. Такая же разница, как между человеком эпохи Ренессанса и Средневековья.