— А как же быть с чяндэ? — спросил у старшего его помощник бесстрастным голосом с видом таким, как будто спрашивал: «А отпадет сегодня ночью тот желтый лист на дубе одряхлевшем, что рядом с чяндэ?»
Кан промолчал. Не глядя на Кима, вяло махнул рукой, но не сказал: «Да будь, что будет». — «А ведь чяндэ, — подумал следом, — на время делается. В походе только. А он окончен, видно».
— Горчичный стебель, — Ким пробурчал себе под нос, но так, что слышал Кан. Раздумывать не стал, однако, тот, подразумевал кого или что помощник: его ли, Кана, или уже ненужное строение.
Уединившись у себя в шатре походном, Кан склонился над листом бумаги. Потом велел позвать толмача Пак Сон Ге. «Вот тебе письмо. Свезешь к людям Ногаджока, — сказал негромко. — И дождись ответа».
Выйдя из шатра, Кан глядел, как, осторожно ступая, конь Пака спускался вниз, В посвисте ветра за спиной, казалось Киму, расслышал он злорадство. Уж не растрачивая более себя на схватки со стягом, ветер настойчиво дул Паку в спину, в хвост лошади его, как будто подгоняя.
Под настороженными взглядами четырех бэйлэ Пак Сон Ге чувствовал себя неловко. Делая над собой усилия и часто облизывая пересохшие губы, он пересказывал точь-в-точь все, что было написано в письме Кана. «Мы пришли сюда не по желанию — говорил Пак, стараясь, чтоб голос звучал как можно убедительней. — Ранее вакэ совершили вторжение в нашу страну. Захватили наши города, грабили нашу землю. Когда мы бедствия великие терпели, «Отец Чосон», то бишь владыка Минской державы, помог нам войском своим, и вэном были изгнаны. А ныне ради лишь того, чтобы отблагодарить правителя Высокой страны, пришли сюда мы»{17}.
Увидя, что последние слова вызвали недобрую ухмылку у одного из бэйлэ и смешок у другого, Пак в какой-то момент сбился и, уже горячась, продолжил: «Если вы успокоите нас, то мы тут же перейдем на вашу сторону». Судорожно сглотнув слюну, Пак кончил так: «Там, в ставке главноначальствующего Кана, только наши, корейские войска. Из минских ратников у нас укрылись лишь один юцзи да сопровождающие. Мы их вам выдадим, конечно»{18}.
— Ладно, — ответил старшин из всех, бэйлэ Дайшань, — ты подожди пока. Дадим ответ тебе мы вскоре.
Однако время не ждало. В том бэйлэ отдавали все себе отчет. Пересылать отцу письмо да ждать потом еще ответа — дело грозило затянуться, и надолго. А войско чоухяньское-то было цело, и всякое могло случиться. Посовещавшись меж собой, бэйлэ сказали Паку так: «Коль вы намерены нам покориться, то пусть сперва к нам явится ваш главный военачальник. В противном случае — мы будем воевать».
Послание ответное прочтя, Кан порешил из-за себя поторговаться. Сам не поехал он к маньчжурам, а послал к ним человека так сказать: «Если мне сегодня ж, перед закатом, выехать, то опасаюсь, как бы войско мое не всполошилось и не разбежалось. Поэтому пусть первым приедет к вам сдаваться мой помощник».
— Согласны, — так бэйлэ Кану отвечали.
Лоснящийся от жира рот бэйлэ Дайшань утер ладонью левой руки, а правой хлопнул по плечу сидевшего С ним рядом Кана. Поежился слегка военачальник. «Ты верно поступил, — повернув к Кану раскрасневшееся от вина лицо, прохрипел Дайшань. — Ведь за пять дней каких-то мы обратили в грязь такую рать огромную никаней. Где уж твоему-то войску было перед нами устоять? Да ладно. Пей сейчас и ешь. Мы угощаем, а наш отец тебя еще получше встретит».
Поутру Кана и прочих корейских военачальников повезли в ставку Нурхаци. Отъехав немного, Кан придержал коня и оглянулся. На вершине скалистой сопки Гулаку уже не развевался его стяг. Задержав взгляд на вершине, Кан скользнул взором по подножию сопки и тронул коня. Скала живо напомнила ему превратности собственной судьбы: то сидел в чяндэ на вершине горы как предводитель войска, теперь же трапезовал у ее подножия с теми, против кого пришел воевать. «О, Небо, — подумал про себя Кан и вздохнул негромко. — Все мы выполняем свой долг. Только по-разному его мы исполняем. Юцзи Цяню долг велел повеситься. Мне — в дружбе клясться дикарям».
Спешившись, Кан шел за маньчжурскими воинами. Привычный приказывать другим, он шел сейчас покорно, куда ему велели. «А кто велит идти-то? Кто? — Всего-то-навсего дикарь, хотя и имя есть, чтоб как-то отличать среди ему подобных.
А вот и он. Сидит на троне вроде. И издали уже желтеет, словно персик зрелый. Одежды золотые напялил на себя, а когда рожу мыл в последний раз, и сам забыл, наверное. Он не один встречать собрался нас. Вокруг него по сторонам толпятся молодицы. В ушах серьги с каменьями блестят{19}. А баб-то он зачем собрал тут?»
— Остановись, — взял Кана за рукав какой-то вдруг маньчжур дородный, — не приближайся больше и поклонись нашему государю.
Кан встал, но не сдержался: «В своей стране я занимал достаточно высокое положение и благодаря ему могу стоять гораздо ближе». Кана провели вперед, и он небрежно преклонил колени один раз и встал. Лицо Нурхаци исказила недовольная гримаса, заерзал он на месте. Что-то сказал негромко. Дородный маньчжур побежал к Нурхаци и подобострастно склонился перед ним. Выслушав указания, подскочил к Кану и, зло вращая глазами, стал трясти за плечо: «Кланяйся, кланяйся с почтением!» У стоявшего сзади Кана Кима кровь отлила от лица: «Какое унижение для полководцев вана!», но лишь настал его черед, безропотно пал ниц пред Нурхаци{20}.
* * *
Ян Хао, цзинлюэ, по комнате прошелся. Встал у окошка, постоял. «Я, вроде, сделал все, что мне посильно было. А, собственно, что можем мы? Ведь все в руках всевышних сил, нам, людям, не подвластных вовсе. Теперь пойдет все так, как вольно Гуаньди. Пред тем, как выступить войскам, поставили ему мы свечи, подношения».
Послышался какой-то шорох, и цзинлюэ, оставив размышления, оглянулся. Подняв трубою хвост и спину выгнув, кот белоснежный когтями взялся пол скрести. «Видно, собрался на охоту, — подумал цзинлюэ, — а может быть, уже поживился и когти очищает». Присев, Ян Хао хлопнул ладонью по ноге, и кот привычно вскочил к хозяину на колени. Довольно замурлыкал, когда на спину легла хозяйская рука, своею желтизною оттеняя молочно-белый шкурки ворс. В доме родительском слыхал от слуг отца Ян Хао, когда еще мальчишкой был, что живность цветом белая, — собаки, куры, кошки — пугают духов злых. И у отца действительно была собака белая и белый был петух. Да и потом уже, как убеждался не раз Ян Хао, в домах других водилась тоже живность белая. И у себя, когда стал домом жить своим, держал Ян Хао белого кота иль кошку. А этого привез сюда, на Ляодун, из самого Пекина. И прежде, чем в дом своего предшественника войти, пустил кота. Хозяин прежний, что тут жил, в немилость впал и был отозван. «Удачливей ли буду я?» — подумалось тогда Ян Хао, когда к воротам дома подошел он, где надлежало жить ему как цзинлюэ. При виде же того, как кот уверенно, грудь выпятив, пошел вперед, Ян Хао, с облегчением вздохнув, последовал за ним. Мысль неспокойная, всей тяжестью давившая на мозг, как будто испарилась. Совсем уж уверовал, что повезет на новом месте, когда однажды поутру увидел, как ласточка вила гнездо под крышей.
— А вот теперь доверено такое дело… По важности какое с ним еще сравниться может? А вдруг мне суждено вторым стать Юэ Фэем? Ну, это занесло меня уж слишком, видно. А все же нашим войскам, а значит, тоже мне должна сопутствовать удача. Ведь 240 тысяч наших воинов идет на логово Нурхаци. Где устоять ему пред. силою такою? Нет, видно, все-таки не зря ко мне вчера во сне явился Лу, бог чиновничьей карьеры, и показал свою дощечку, с которой предстает пред Сыном Неба.
Раздался в двери стук. Почтительный и в то же время торопливый. Ян Хао сам открыл их. Из рук секретаря бумаги выхватив, стоя, прочел. Потом уж сел, кот снова прыгнул на колени. «Все хорошо пока, — сказал, глядя в зеленовато-желтые глаза. — Ду Сун с Лю Тином сообщают, что быстро продвигаются вперед, врага пока не видя вовсе».
Известия такие получив, Ян Хао оставаться в помещении не мог. Ему как будто места не хватало. Вышел во двор и мерять стал его шагами. Всем существом своим он чувствовал: событие большое близко к завершению. А между тем какое-то тревожное томление давало знать себя. Что-то мешало полностью поверить, что вот еще немного — и весть победная придет. И чтобы веру укрепить свою, Ян Хао поспешил в кумирню Гуаньди.