Пройдя мимо «Отрока, державшего в поводу коня», что неподвижно замер у входа в кумирню, цзинлюэ взгляд задержал на конской сбруе: «А у победителя, что въедет в Пекин, тоже роскошно будет убран конь». Под победителем цзинлюэ имел в виду себя, но эту мечту таил глубоко и потому о победителе сейчас подумал как о безликом, безымянном существе.
Посещение кумирни — не просто праздная прогулка. Тут встречные — не люди, но божества и свита их. Они не только внимания, а и почтения достойны. Вот Чжоу Цан, оруженосец верный Гуаньди. Своею преданностью господину своему Чжоу Цан прославился. «Он словно Чжоу Цан», — так говорят, когда хотят в пример поставить кого-нибудь из верных слуг.
Старый знакомый Чжоу Цан, как показалось цзинлюэ, каким-то был сегодня необычным. В его глазах с огромными белками тревога, вроде, затаилась. Он словно чем-то в этот раз напуган, хоть с уст немых ни слова не слетит. Взор отведя от глаз недвижных Чжоу Цана, Ян Хао шаг прибавил, но чувствовал спиной тяжелый взгляд безжизненных зрачков.
Весь преисполнясь благодарности за то, что хорошо поход начался, Ян Хао, не жалея свеч, возжигал их на алтаре пред Гуаньди. Колени преклони, Ян Хао молча молился и просил безгласно бога не оставлять его своим расположением. Недвижным оставался Гуаньди, держа в руках окаменевших дощечку из нефрита и век не поднимая. Но поглядев ему в лицо, с колен поднявшись, цзинлюэ был неприятно поражен: лицо у бога обычно золотого цвета багровым показалось, а лоб весь потемнел. Такой был вид у Гуаньди, что словно он разгневан чем-то. И от него попятился цзинлюэ.
Как будто подняло все внутренности кверху, и оттого кровь в голову пришла. Сдавило горло, и чтобы воздуха хватить, пальцами рвал Ян Хао ворот. Но ткань не поддавалась, и цзинлюэ мерещилось, что это шелковый шнурок ему сжимает горло неотступно. Полный разгром… Доверили ему такое войско! И нет больше его… Словно примчавшийся тайфун всех разметал, устлав телами землю.
Вот, вроде отпустило, дышать вдруг стало легче, Ян Хао откинулся назад. Да нет, еще потеряно не всё, он встрепенулся, впомнив, что еще осталось войско Ли Жубая. Оно ведь и не видело врага. И пусть его теперь и не увидит. Ян Хао расслаблено опустил веки. А что оно одно-то сделать может? Ведь, это все равно, что пальцем затыкать проран в плотине…
Когда на зов явился порученец, Ян Хао приказал ему отправить срочно распоряжение Ли Жубаю, чтоб с войском он обратно уходил.
Едва за порученцем дверь закрылась, как с писком жалобным вполз когда-то белоснежный кот. Бурый от грязи, волоча заднюю лапу, он вытягивал шею, поднимал кверху морду, где светился лишь один глаз. Глазница другого краснела живой плотью. Ткнувшись мордой в хозяйские ступни, кот нудно и надрывно замяукал. Видно, жаловался. «Лазить не надо, куда не следует, — вместо утешения буркнул Ян Хао. И, глядя на кота, горестно вздохнул: А участь у меня твоей не лучше!.. Ты-то хоть сам полез и получил сполна за это, а я ведь не домогался вовсе того, чтобы главнее всех полководцев быть. И вот теперь какой с них спрос? А мне держать ответ придется»!
* * *
Гяйфан… Груды камней и трупы. То и другое— дело человечьих рук. На месте хижин из дерна и бревен Нурхаци распорядился было возвести дома из камня. Его здесь не было в достатке, и потому Нурхаци приказал камень возить с окрестных гор. Чтоб дело не стояло, одни грузили камень на телеги, в которые впрягли волов, другие стены тут же возводили. Однако немного выложить успели: нагрянул с войском своим Ду Сун. И вот остались от него теперь тела вразброс: земля маньчжурская принять их не спешила. Давала насытиться зверью и птицам. Тем более что от гостей незваных они немало претерпели.
Нурхаци медленно объехал городище. Под ним бывалый конь храпел надсадно, шел неохотно и, шею круто изогнув, косил глазами вбок. «Ну, ну, спокойно, — к луке седла пригнувшись, Нурхаци ладонью потрепал коня, — такое видел ты уже». А самому себе сказал: «Да нет, такого не было еще, чтоб столько уложили наповал. Да и кого? — Никаней».
Вот здесь, в Гяйфани они в первый раз споткнулись, а дальше уж пошло. И потому в Гяйфани мы доложим Небу о победе, и жертвы в благодарность принесем».
На землю, обильно политую кровью своих и врагов, пролилась кровь восьми быков{21}. И эти стяги, Небо, от нас прими. И жадно схватил огонь тяжелый шелк. Ткань корчилась от жара, и будто не стерпев его, дракон на ней зашевелился. От стягов горделивых, с которыми в Маньчжурию пришли никани, лишь кучка пепла зыбкого осталась, невзрачная, она недолго продержалась: порывом ветра вмиг ее смахнуло.
* * *
Что весть дурная, что болезнь — от них как не таись, а знать дадут себя. И разговора тяжкого — как, где, когда и почему — не избежать.
Границы у империи большие. Случалось разное. Не обо всем, однако, в Пекин докладывали с мест. Случалось, находили дозорного, которому стрела мешала встать с земли или хоть крикнуть. Бывало, что налетчики пытались сторожевую вышку подпалить. О мелочах таких кто разве станет сообщать в столицу? Служивый, он мог просто умереть или погибнуть в пьяной драке. А вышку молния могла спалить. Дела обычные. Но тут… Сорок пять тысяч рядовых погибло и 310 военачальников всех степеней{22}. Вот обернулось чем решение сжечь дотла логово Нурхаци.
Цифры, оглашенные здесь, на этом совещании высших чинов империи, не исчезли, когда умолк голос, назвавший их, а как огромные глыбы нависли над головами присутствовавших, отчего они втянули шеи в плечи, не смея взглянуть друг на друга. Соучастники, вольные или невольные, они избегали прочесть в глазах друг друга взаимный укор или вопрос: «А что же ты молчал, когда все это дело затевалось? Чего ж ты не сказал, что из Ян Хао полководец такой же, как из пальца гвоздь?»
Напряженное, тягостное молчание нарушил дэсюэши Хуан Даочжоу. Его голос заметно дрожал, когда он заговорил:
— Цзяньчжоу — местность небольшая. Земля ее была не в состоянии прокормить всех дикарей. Существование их должно было зависеть от припасов, полученных в Фушуни и Цинхэ. То, что маньчжуры даже не пытались удержать те города, что к ним попали в руки, показывает, что их устремления не идут далее собственных границ. И разве не достаточно нам было, границу частоколом укрепив, снарядить летучие отряды, чтобы мешать им сеять, жать, и тем заставить их послушными быть нашей воле. Но вместо этого всего мы лучших наших ратников послали в дикую страну и погубили там, в руках врага оставив харч, снаряжение и доспехи…{23}
Тут горло у дасюэши перехватило, и он, не кончив, сел. Вопрос, который не успел задать Хуан, понятен был без слов: «Кто виноват? С кого спросить нам за провал, последствия которого непредсказуемы?»
Действительно, кого? Прежде всего Ян Хао. Да, это он — виновник главный поражения. И, не сговариваясь, с мест повскакав, сановники кричали и шипели: «Пускай Ян Хао отвечает!».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ученый муж Сюй Гуанци. кисть отложил и встал из-за стола. По комнате прошелся. Подойдя к окну, глаза зажмурил. Напрягся весь, стараясь из сонма разных расплывчатых мыслей, — которые мельтешили в голове, уловить одну, которую бы можно было четкими знаками положить на бумагу. Вот вроде что-то стало оседать в сознании, и поспешил к столу, но до листа бумаги донести не смог. Мысль расплылась, как облачко на небе. Вот только было пред глазами, ну, а попробуй опиши его — и нету точных слов.
— Святая дева Мария, помоги! Твой раб ничтожный, Павел, просит: пошли спокойствие его мятущейся душе.
Уже не в первый день тревожные сомнения одолевали обладателя ученой степени «цзиньши», состоявшего в высокой должности правщика Ханьлинюаня, Сюя Гуанци.