В письме к Софии Элькан Сельма Лагерлёф упоминала, что очень хотела бы посетить Таврический дворец, Петропавловскую крепость и Эрмитаж. Эрмитаж был закрыт «по случаю какой-то весенней уборки», но в крепости писательница побывала, как и в «Храме на крови».
Петропавловский собор стоит недалеко от так называемого равелина, где содержались политические преступники. «Нельзя не подивиться, — размышляла впоследствии писательница, — властителям, избравшим место своего последнего упокоения совсем рядом с тюремными камерами, где томились их опаснейшие противники». Она ехала в Россию «отдыхать», но писательский взгляд не мог не замечать окружавшую ее действительность.
Чичероне, сопровождавшую ее в дни пребывания в Петербурге, Сельма Лагерлёф описала так: «…шведская дама, молодая, блондинка, красивая, благороднейшего северного типа. Я знала о ней, что она из хорошего дома, и поскольку принадлежала к высшим кругам общества, то могу себе представить, что ее жизнь была, так сказать, танцем на розах. Но, общаясь со мной, эта молодая соотечественница стала мне говорить о своем горячем желании оставить праздную жизнь, найти возможность отдавать все силы какой-нибудь серьезной и трудной работе, применить на деле свои способности и собственным трудом достичь чего-то». Этим гидом была Эльза Брендстрём. Пройдет всего два года, и у нее появится возможность реализовать свои устремления.
После краткого пребывания в Москве Сельма Лагерлёф вернулась в Швецию, проведя в России больше недели.
Веселье…
«Прекрасная эпоха» была в России более прекрасной и беззаботной, чем где-либо. Но безудержно беспечная жизнь протекала на фоне народной нищеты и политических волнений, чего не было в других европейских странах. Словно бы интенсивность веселья была прямо пропорциональна подспудному ощущению, что скоро все это кончится.
В стране с такой разнородной социальной структурой, как Россия, печаль и радость утолялись по-разному, в соответствии с классовой принадлежностью. Рабочие, кучера и прочий работный люд посещали бесчисленные городские трактиры — своего рода третьеразрядные ресторации, обычно расположенные на уровне улицы или же в подвале. Еду заказывать не принуждали, и посетители одним махом опустошали 120 или 300-граммовые бутылочки водки — особенно кучера, которые всегда торопились. Если хотелось поесть, то обычно предлагался капустный суп с хлебом или пирогами. «Здесь собираются отбросы общества, — писал один шведский путешественник, — чтобы, налившись водкой, подкрепиться и позабыть о горестях дня. Между „Контантом“ на Мойке и трактиром на Воронежской улице такое же расстояние, как между аристократом и дворником».
Тому, кто хотел только выпить, не обязательно было тащиться в трактир: в государственных монопольных лавках водка продавалась свободно. Она была двух сортов — попроще, залитая красным сургучом, и лучше очищенная — белым. Пробка сидела так неплотно, что бутылку легко было открыть прямо на улице, и государство извлекало из этой торговли большие деньги.
«Водочные лавки можно было узнать издалека, — вспоминает Бенгт Идестам-Альмквист. — Штукатурка каменного фундамента выкрошена. Дом выглядел рябым. Рабочий входил, получал свою бутылку. Ее содержимое следовало употребить тут же, ибо пустую тару надо было возвратить. Рабочий выходил наружу, тер горлышко бутылки о фундамент и выковыривал сургуч. Потом он ударял ладонью по донышку, пробка вылетала, и бутылка выпивалась из горлышка на тротуаре». Такое зрелище, врезавшееся в память будущего писателя, он наблюдал во время прогулок с гувернером, и в детской комнате потом играли в водочную лавку.
На другом конце шкалы находились рестораны первого класса. Их владельцы часто были иноземцами, и заведения носили иностранные названия.
Одно из редких посещений Эльзой Брендстрём петербургских салонов. 1908 г.
К таким относились «Донон», «Контант», «Медведь», «Доминик», «Restaurant de Paris», «Вена», «Эрнест», «Метрополь». Считалось, что лучшая русская кухня была у Палкина на Невском проспекте, 47.
Было также довольно много варьете и летних театров, расположенных обычно за пределами центра, на островах. Сюда приезжали после посещений ресторанов, чтобы беззаботно повеселиться, прежде всего ради цыганских танцев и песен. Одним их самых известных ресторанов-варьете был «Аквариум» на Каменноостровском проспекте, 10, где имелись и летний, и зимний сады.