В этот день нашим глазам суждено было даже пролить обильные слезы. Нам приказали собраться в учебном зале и надеть противогазы. Двери были крепко заперты, и в помещение пустили слезоточивый газ. Начальство хотело знать, сколько времени мы выдержим в противогазах.
Удушье сразу схватило за горло. Запотели стекла маски, лицо покрылось горячим потом, маска липла к лицу, легкие, задыхаясь, работали вхолостую, как испорченные мехи. Когда газ уже стал щипать глаза, кто-то неистово забарабанил в дверь.
А, Пепичек! Его выпустили. Нейкерт грозно мерил его взглядом, вспомнив, как Пепичек прятался под койкой в торжественный день фельдмаршальского визита. Лицо Пепичка было искажено мучительной гримасой — он задыхался, так как противогаз был неисправен.
А что это торчит из его нагрудного кармана? Книжка в алом переплете — «Тысяча избранных новелл»?
Не слушая объяснений, что это совсем не социалистическая, не крамольная литература, Нейкерт саркастически улыбнулся и сделал знак унтер-офицерам.
— Я хотел бы, — отрывисто сказал он, — чтобы вы в кратчайший срок отучили вольноопределяющегося Губачека от скверных привычек, кои компрометируют все училище. Мне это надоело. Научите его поведению, которое подобает воину. Понятно?
Мы опять шагаем в гору, на плац. Солнце палит. Одежда прилипла к телу. Ох, и му́ка сегодня будет на плацу!
В последнем ряду Ирасек и Бокр несут питьевую воду, каждый по баклаге. На эту миссию никогда не было претендентов, не то, что на раздачу порций в кухне: кому охота вдобавок ко всей амуниции тащить на себе пятнадцать литров воды?
В нескольких шагах от нас на рыжей кобыле едет капитан Фридрих Нейкерт. Подражая Павликовскому, он тоже провозглашал около виллы Руфалло: «Vierte Gruppe, Kaffee!»
Поднимаемся в гору. Какая жара!
Вдруг неожиданно для всех Пепичек падает навзничь. Глубокий обморок. Ребята льют на него воду.
— Ослы! — тихонько шепчет он, когда вода попадает ему в нос.
— Отвести в казарму! — распоряжается капитан и, чего мы никогда за ним не замечали, резко пришпорив лошадь, поспешно отъезжает прочь, словно брезгуя смотреть на недвижного Пепичка. Тот лежит некоторое время, пока колонна не скрывается за поворотом.
Мастерский обморок! Даже мы поверили, что он неподдельный.
Счастливые, держась за руки, мы отправляемся в обратный путь. Не по шоссе, а тропинками, через заброшенные сады, полные апельсинов, фиников и смокв, с живописными домиками, похожими на кавказские сакли. Нас радует ощущение свободы, и мы то и дело беспричинно смеемся. Шагая по виноградникам этой прекрасной страны, мы вспоминаем Эмануэля.
Многое видели эти виноградники со времен потопа. Их листья, прикрывавшие когда-то головы сатиров и пышные бедра вакханок, теперь скрывают тяжелые береговые орудия с маркой «Шкода — Пильзен». Мы ощущаем некоторую гордость: они с нашей родины.
Величественная красота этих мест произвела глубокое впечатление на Пепичка. Когда однажды наш взвод на марше к Бакарскому заливу остановился на привал около какого-то трактирчика, Пепичек настроил трактирный оркестрион на мелодию хорватского гимна «Ljepa naša domovina»[84] и опустил монету. Нейкерт не мог сдержать раздражения.
— Вольноопределяющийся Губачек! — крикнул он. — Marschadjustierung mit Feldgeräten vierzehn Tage! Sofort![85]
Это якобы за то, что Пепичек зашел в трактир, хотя до него все заходили туда выпить содовой воды.
Губачек продолжал придерживаться замедленного темпа на учениях. Как ни гоняли его по плацу, все зря: он не выполнял как надо ни одного артикула; унтер-офицеры уже почти привыкли к его вялым поворотам и неуверенным движениям с винтовкой. Он вечно отставал от строя и догонял нас только на остановке или после команды «вольно». Унтерам, подающим команду, приходилось постоянно повторять ее для него, то и дело меняя интонацию, точно иглы в граммофоне, а от этого, при здешней жаре, они начинали хрипеть. В конце концов, победителем все-таки оказывался Пепичек: он опускался на землю и прижимал руку к груди, разевая рот, как рыба, вытащенная из воды. Делал он это так натурально и артистически, всячески обыгрывая свое полуобморочное состояние, из которого его не в силах были вывести никакие проклятия и ругательства, что с нашей шеренги уже перестали взыскивать за Губачека, его просто убирали из строя и велели стоять где-нибудь в сторонке.
Все-таки он не сделался строевиком и выиграл свою битву против солдафонов. И откуда только бралось в этаком заморыше такое изумительное упорство и сила духа? Вот он свесил свою крупную голову, этот реостат мощного сопротивления, безупречно работающий против войны. Сейчас реостат перегрелся от напряжения и горячего воздуха. Губачек сжался, словно ожидая удара. Унтеры ругаются, стоя над ним. Не в силах держаться на ногах, Пепичек опустился на землю, но реостат еще действует, он включен на предельную нагрузку.