И покуда полиция и врачи ее не скрутили – по крайней мере настолько, чтобы вколоть шприц, – и не накачали каким-то быстродействующим парализующим веществом (они пробовали аэрозоль, но ничего не вышло), она билась и кричала, как раненый зверь, как ребенок в истерике, как взрослый, которого постигло страшное горе.
Я смотрел и слушал, не веря своим глазам, а когда лекарство, наконец, подействовало и ее унесли, долго убеждал себя, что тут нет ничего особенного: может, эпилептический припадок, может, какая-то нервная болезнь, на худой конец – невыносимая боль, которую быстро диагностируют и вылечат.
Ничего подобного. Оказалось, большинство жертв Отчаяния – люди, здоровые телесно и душевно. Никто не знает, как устранить причину их страданий, все «лечение» сводится к тому, что их глушат сильными седативными средствами.
Я взял ноутпад и щелкнул по значку Сизифа, моего сборщика информации.
– Подбери самое главное о Вайолет Мосале, о конференции, посвященной столетию смерти Эйнштейна, и о развитии общей теории поля за последние десять лет. Мне надо переварить все за… примерно за сто двадцать часов. Это возможно?
Последовала пауза: Сизиф грузил и просматривал последние данные. Потом спросил:
– Ты знаешь, что такое ВТМ?
– Вычислительная творческая машина?
– Нет. В данном контексте – все-топологическая модель.
Сочетание прозвучало смутно знакомым; лет пять назад я что-то по этому поводу читал.
Последовала новая пауза, пока грузился и оценивался более простой общеобразовательный материал. Потом:
– Ста двадцати часов хватит, чтобы слушать и кивать. Чтобы задавать осмысленные вопросы – нет.
Я застонал.
– А если с вопросами…
– Сто пятьдесят.
– Готовь.
Я щелкнул по значку домашнего фармаблока:
– Перепрограммируй мелатониновый курс. С сегодняшнего дня добавь мне по два часа высокой активности.
– До какого числа?
Конференция начнется пятого апреля; если к этому времени я не стану экспертом по Вайолет Мосале, наверстывать будет поздно. Однако сойти с навязанного мелатонином ритма перед самой конференцией и засыпать потом на ходу тоже не дело.
– До восемнадцатого апреля.
Фармаблок сказал:
– Ты пожалеешь.
Он вовсе не каркал, просто предупреждал на основании пяти лет близкого биохимического знакомства. Однако выбирать не приходилось, и, хотя неделя острой циркадной аритмии после конференции – удовольствие много ниже среднего, никто еще от такого не умер.
Я подсчитал в уме. Оказывается, я только что выкроил себе пять или шесть часов свободного времени.
Была пятница. Я позвонил Джине на работу. Правило шестое: будь непредсказуем. Но не слишком часто.
Я сказал:
– К черту «Мусорную ДНК». Хочешь потанцевать?
5
Поехать в город предложила Джина. Меня в Развалины не тянет, ночные заведения есть и ближе к дому, и лучше, но (правило седьмое) не стоит спорить о пустяках. Когда поезд остановился у станции Таун-холл и эскалатор повез нас мимо платформы, на которой зарезали Дэниела Каволини, я отключил воспоминания и улыбнулся.
Джина обвила меня руками.
– Здесь есть что-то, чего я не чувствую в других местах. Бурление жизни. А ты?
Я взглянул на выложенные черной и белой плиткой стены, больничного вида, без единой надписи.
– Не больше, чем в Помпеях.
Демографический центр Большого Сиднея вот уже полвека находится к западу от Парраматты и сейчас, наверное, достиг Блэктауна, однако исторический городской центр окончательно обезлюдел только в тридцатых, когда почти одновременно отпала надобность в учреждениях, театрах, художественных галереях, музеях и кинозалах. Уже в первое десятилетие века к большинству жилых домов подвели оптоволоконные кабели, но потребовалось почти двадцать лет, чтобы сети приобрели современные очертания. Шаткое здание несовпадающих стандартов, маломощного железа, устаревших операционных систем, оставшееся от компьютерных и коммуникационных динозавров конца прошлого века, рухнуло в двадцатых, и только затем – после многих лет преждевременной эйфории, после вполне заслуженной критики и насмешек – применение сетей для развлечения и телекоммуникации перестало быть психологической пыткой и прочно вошло в жизнь, сильно потеснив необходимость куда-либо ездить и ходить.
Мы вышли на Джордж-стрит. Улица была далеко не пустынна, но я видел документальные съемки прошлого века, когда население страны было в два раза меньше, а толпы – не чета нынешним жалким ручейкам. Джина подняла глаза, и в ее зрачках отразился свет: многие офисные небоскребы по-прежнему сверкали огнями, их окна специально для туристов закрыли дешевыми люминесцентными шторами, сохраняющими солнечный свет. Прозвище «Развалины», конечно, шутка: мародеры, а тем более время, практически не оставили здесь следа; тем не менее мы приходим сюда туристами, поглазеть на памятники, оставленные даже не предками, а нашими старшими братьями и сестрами.