— Это ты, Отчаянная?
— Очнулся! — Аня смеется. — Ну и поглотал же ты воды. С полведра пришлось выкачать.
Пашке хорошо, она держит его за руку. Ему даже не хочется говорить. Он улыбается и шепчет:
— Отчаянная, хорошая, Анечка!
Лениво набегает на отмель волна, с прибрежных ив со звоном шлепаются тяжелые капли: тю-п, тю-п, тю-п.
— Можешь встать? — спрашивает девушка. Голос ее звучит необычайно красиво, задушевно.
Пашка приподнимается на локтях, смотрит на Аню, опять падает.
— Голова кружится.
— Пройдет!
Из-за кустов доносится топот десятков ног и чужая незнакомая речь. Аня вздрагивает и выхватывает из кобуры пистолет. С него стекают капельки воды — это пугает девушку: может не сработать. Она растерянно оглядывается.
— Анечка! — говорит Пашка. — Я сейчас, сейчас… — Он с трудом поворачивается на бок и торопливо шарит по карманам. — Где же они делись? — Лицо Пашки перекосилось. — Анька!
— Что ты ищешь?
— Гранаты мои!
— Вот твои гранаты, — говорит девушка, извлекая из мокрого песка две лимонки.
Пашка обрадованно тянется к ним.
— Лежи, не двигайся!
Аня берет гранаты и заползает в заросли ольшаника. В глазах Пашки тревога.
— Анька! Отчаянная, что ты надумала? — Пашка в бессильной злобе скрипит зубами и зарывается лицом в мокрый песок. «Эх, парень! И завсегда девка берет верх над тобой!»
Аня вскарабкалась на кручу и притаилась под молодой курчавой ольхой. Мимо отдельными группами пробегают фашисты. Они направляются туда, где дерется Костя. Видимо, они ждали русских на другом участке, а теперь бегут «заделывать дыру».
Аня с ужасом смотрит на эту зелено-голубую ватагу и думает о Косте, о Рогачеве, о Коле Крыжановском, о Рафике, о всех своих. Вернее, не думает, а видит их мысленным взором. Им трудно, но они не сдаются. Фашисты наседают, пытаясь столкнуть их в Вислу, Костя Шкалябин, как всегда, суров и немногословен. Из-под черных изогнутых бровей смотрят черные, горящие ненавистью глаза. На побелевших скулах перекатываются желваки. Враги атакуют…
Аня действительно слышит, как с каждой минутой все сильнее разгорается бой. Пули (это стреляют свои — не страшно) срывают листья, ранят гладкие светло-коричневые, почти красные стволы ольх. Надо помочь своим. Надо, а как? Что она может сделать одна с пистолетом и двумя гранатами? А если предупредить их о надвигающейся опасности? Нет, это невозможно. Враги уже далеко впереди. Ей никак не удастся обогнать их.
Сзади кто-то осторожно раздвигает кусты. Девушка резко оборачивается, направляет на шорох пистолет. Да это же Пашка!
— Куда ты?
— Я же могу, Анечка, видишь, могу. Ты думаешь, Пашка трус, прикидывается. Нет, Отчаянная, я хочу с тобой… Ежели умирать, так с музыкой… вместе с тобой, ненаглядная моя!
Аня не сердится на него за это признание. Она знает, что Пашка любит ее. Но разве об этом надо думать, когда враги наседают на роту? Нет, нет… не то, не то. Пашка прав. В трудную минуту каждый хочет высказаться, поведать о своей любви, о горе, страданиях. Они имеют полное право на это. Да, право сказать о своей любви! На долю их поколения большего счастья не выпало.
Пусть говорит, ведь и она хотела бы сказать. Только сказать тому, другому, что она любит и страдает, что любит.
— Я ведь давно люблю тебя, Анька! С тех самых пор, как увидел и… целовал. Сама видела, что я хотел быть другим… словом, старался, чтобы ты тоже… Понимаешь, тоже?
Пашка всхлипывает.
— Пашка… не надо, не надо, родной! — Аня ерошит слипшиеся вихры на его голове. Она сама готова разрыдаться.
Свинцовые струи автоматных очередей хлещут вдоль берега, снаряды вспахивают землю. Где-то близко, почти рядом, слышится «ура». Немцы пятятся назад, но им преграждает Дорогу офицер. Он взмахивает «вальтером» и что-то кричит. Перед самым носом Ани и Пашки несколько гитлеровцев выкатывают пушку и устанавливают на прямую наводку. Вот сейчас они ударят по роте… Замковый торопливо открывает замок, заряжающий впихивает сверкающий латунью снаряд в пушку. Вот сейчас, вот сейчас… и все будет кончено. Капитан Савельев не сможет высадить батальон.
Девушка еще не знает, что делать, но где-то внутри созрело решение. Надо помочь. В этой короткой фразе теперь заключался весь смысл ее жизни. Надо помочь! Трудно, очень трудно подняться на ноги, но ведь надо. По существу все ее восемнадцать лет сводились к этому «надо». Так что ж тут раздумывать, товарищ комсомолка, если твои друзья в беде?