– Тащи противень. Попробуем офицерского жаркого. Отравить его, наверное, не успели?
– Эй ты, офицерский холуй! – заорал тогда ординарец. – В мясо отравы не подсыпал?
Удивленный Роман оглянулся и только теперь увидел стоявшего возле стены у плиты солдата. Это был большерукий немолодой человек с черными усами на широком лице. Стоя навытяжку, он ответил ординарцу, что в мясо ничего не подсыпал.
– Ну-ка, подойди сюда! – приказал ему Роман. – Да не трясись, не трясись. Если карателем не был, будешь жить до самой старости… Денщиком был, что ли?
– Так точно, товарищ!
– Ты это брось. Я тебе не товарищ… Какой части?
– Тринадцатой Поволжской стрелковой бригады, – прогудел солдат густейшим басом.
– У кого в денщиках был?
– У полковника Новогрудского.
– У этого? – показал Роман на полковника, которого в это время уносили из комнаты ординарцы.
– У него.
– Родом откуда?
– С Урала. Из города Ижевска.
– Из Ижевска? Еще хвати, так рабочий?
– Так точно, рабочий!
– Эх ты, скотина серая! – вскипел Роман. – Как же это тебя угораздило полковничьим холуем стать? И не стыдно твоей поганой роже? Рабочие с фабрикантами и генералами за свободу бьются, революцию защищают, а ты… Расстрелять тебя мало!.. Ну, что молчишь?
– А что мне говорить… Не один я таким дураком оказался. Провинились мы перед советской властью. Попались к эсерам на удочку, бунт подняли. А потом поневоле пришлось к Колчаку идти. Нас у него таких-то целая дивизия была. Может, слыхали про Ижевско-Воткинскую? Я до ранения тоже в ней служил.
– Это, значит, вы под красным знаменем за Колчака воевали?
– Мы, – ответил и угрюмо потупился солдат.
– О чем же вы думали? Где у вас головы были?
Солдат обреченно молчал, и это еще больше распаляло Романа. Он не хотел и не мог понять, как могли так позорно и дико заблуждаться рабочие люди. Ведь это же не забитые темные мужики. Это русские мастера-оружейники. Целые горы винтовок сделали они за свою трудовую жизнь. Тысячи людей воюют этими винтовками за советскую власть и поминают добрым словом тех, кто их сделал. А тут, выходит, что некоторых не благодарить надо, а к стенке ставить. Буржуи от смеха надрывались, когда эти дураки под красным знаменем с нами дрались и убивали нас винтовками собственной выделки. И, потеряв всякое самообладание, Роман закричал на солдата:
– Да знаешь ли ты, собачья твоя душа, что такое красное знамя? Это же знамя свободы… Это же!.. На нем наша кровь горит, а вы… Что вы с ним сделали? Уходи с моих глаз, паразит несчастный! Катись на все стороны! Иначе я тебя убью, как гадину…
Потрясенный солдат взапятки отступил от него. Может быть, впервые он понял весь ужас своего положения. В хмурых глазах его был теперь не страх, а стыд и горе. Он покорно надел полушубок, шапку и, забыв про валенки, которые успели стащить с него и не взяли разведчики, так и побрел от тепла и света в ночь, в пургу. Больше его Роман так и не видел. Но долго потом не мог забыть про него.
21
Только денщик оставил комнату, как двери ее широко распахнулись и в них ввалился фельфшер Бянкин, до самых глаз закутанный в башлык. Следом за ним двое партизан ввели под руки Егора Кузьмича.
– Живой, значит?! – обрадовался Роман. – А я грешным делом думал, что каюк тебе. Как себя чувствуешь?
– Да ничего, дышу. Раз добрались до тепла, теперь отлежусь.
– Может, спирту выпьешь?
– Нет, товарищ Улыбин, от выпивки ему надо воздержаться, – ответил за него Бянкин. – Вот горячего чаю с сахаром пусть выпьет. Сердчишко сразу веселей заработает.
– Ну раз нельзя, так пусть чаем пробавляется. Тогда давай, фельдшер, с тобой выпьем. Растравил тут меня один пленный. Ижевским рабочим оказался. Наорал я на него и выгнал на улицу.
– Не откажусь, – потирая руки, сказал довольный Бянкин. – После такой победы выпить не мешает.
Не успели они выпить, как в комнату ворвался командир полковой разведки Мишка Добрынин. У него был такой возбужденный вид, что сразу все уставились на него.
– Товарищ командир полка! – закричал он хриплым веселым голосом. – Там в одном эшелоне три вагона с бабами.
– С какими такими бабами? Чего ты орешь, как сумасшедший?
– С беглыми буржуйками. Бабы – разлюли малина. Забрались к ним ребята из первой сотни, закрылись и никого к себе не пускают. Неужели им одним этим добром пользоваться?