Не успели они отъехать от дома, как с другой стороны улицы появились их сыновья в полной боевой выкладке дубонов, следом за ними к калитке подошли две смазливенькие девчонки-близнецы, это были их подружки Смадар и Далья. Моти и Рути их уже не заметили.
Накануне днём, привезя племянницу к себе, Арье отвёл её в комнату, которую в обычное время занимал первенец Цвика. Ширли заверила дядю, что ей надо только отдохнуть после пережитого и переночевать тут, после чего она отсюда уйдёт, не будет их стеснять. Арье, конечно же, резко ответил: "Не говори глупостей! Мы же родные люди! Сначала тебе надо как следует в себя придти, окрепнуть, до этого я тебя просто никуда не отпущу!" Ширли не предупредила Арье и Тили, что она не хочет, а на самом деле боится встречаться с родителями после того, что случилось в ульпене. Арье тоже не успел толком поговорить с нею, а Тили только попыталась немного успокоить её перед тем, как та уснула в комнате Цвики, которую он в последнее время делил с Нахуми.
Назавтра во время обеда Ширли услышала, как Арье кому-то по та-фону рассказывает о том, что с нею произошло. "Арье, – тут же вскинулась Ширли, – ты кому это обо мне рассказываешь?" – "Ты знаешь… э-э-э… – замялся дядя. – Я просто обязан был это сделать… Ну…" – он густо покраснел. – "Ты сейчас звонил моим родителям?" – звенящим голосом спросила Ширли. – "Э-э-э… В общем – да…" – "Я тебя просила об этом?! Просила? Да?! Ведь вы давно уже не общаетесь…" – "Я думал, ты сама хотела им позвонить, но не смогла дозвониться…" – "Я бы тебе сказала! Я не хочу идти домой! ПОНЯТНО?" – "Но почему, девочка моя? – ласково спросила Тили, – мы с Арье думали, что сейчас ты захочешь быть с папой и мамой – это же так естественно…" – "Нет!!! И не спрашивайте ничего!.." – "Но они сейчас приедут…" – "Значит, отсюда должна буду уйти я! – крикнула девочка, отодвигая тарелку и вскакивая из-за стола. – Я не могу и не хочу домой!
Понимаете? Там братья могут появиться!" – "Ширли, девочка, успокойся… – заговорила Тили. – Ничего плохого не случится… Ну… Мы скажем маме и папе, что ты поживёшь у нас, пока ситуация успокоится…" – "Да они же меня в Австралию хотят увезти! А теперь снова начнут настаивать и давить! Нет, ни за что! Я ухожу!.. Вам спасибо за всё, но… И вообще, я должна быть с моими друзьями… Мне Ренана, кажется, говорила, где они сейчас…" – бормотала девочка, бросившись в комнату, где она ночевала, и захлопывая дверь. Она принялась лихорадочно переодеваться и собирать сумку. "Ширли, успокойся, может, они ещё не скоро… Хотя бы доешь…" – взывал к ней Арье через неплотно закрытую дверь. Ширли не отвечала.
Арье в растерянности стоял у двери в комнату, которую он предоставил племяннице.
Он только что позвонил Рути – через столько-то лет отсутствия контакта с семьёй сестры! – и сказал, что их дочь у них в доме. Блохи могут в любую минуту заявиться, а девочка собирается уходить… И ведь уйдёт же! – упрямая!!! Что теперь делать!.. Что они с Тили скажут Блохам?..
После резкого разговора с дядей и тётей Ширли быстро собралась, но вдруг остановилась в нерешительности, села на кровать. Она снова явственно увидела сцены налёта дубонов на ульпену: их кошмарные, словно оловянные, лица, лицо Ренаны в момент, когда она, не помня себя, ударила дубона, напавшего на неё, пытавшегося… Ширли ощутила острое желание увидеть хоть одним глазком Ноама, и где-то на задворках сознания, как в тумане почему-то мелькнуло лицо Рувика, склонённое над гитарой… а потом всё заслонило растерянное лицо отца. Ширли тяжко вздохнула, не в силах разобраться в себе, кого она сильнее хочет видеть – отца или Ноама. По щеке скатилась слезинка. Она ещё раз вздохнула, всхлипнула…
Из-за двери слышались голоса Арье и Тили, упрашивавших её доесть. Ширли вежливо отказалась, поблагодарила их за всё – и больше не сказала ни слова…
Было около 3-х пополудни, но из окна в комнату лился странный, тусклый свет.
Впрочем, к этому они в Меирии уже привыкли. Ширли вспомнила последний разговор с отцом, когда он отвозил её в Меирию. Вдруг, как острой иглой, её пронзило: "Теперь, увидев, во что превратилась Меирия, они точно захотят отвезти меня в Австралию, захотят меня оградить от всего этого, от моих друзей, от Ноама!" В этот момент, подумав о Ноаме и связав это с настойчивыми разговорами отца об Австралии, приняла решение. Все мысли и сомнения заслонила одна мысль: она должна немедленно, до их появления у Арье, бежать и спрятаться там, где родители достать её не смогут, и, конечно же, не смогут увезти ни в какую Австралию.
Рассудок замолчал – и надолго. Ею двигало стремление увидеть Ноама и страх перед попыткой родителей увезти её в Австралию. И если для этого надо будет пойти пешком в Неве-Меирию, значит, она пойдёт туда пешком! На мгновенье мелькнула немножко фальшивая мысль, что она не может слишком злоупотреблять гостеприимством семьи Арье, они же и без того должны ухаживать за больным дедушкой.
С родителями ей вообще не хотелось объясняться, особенно после налёта в ульпене.
Мысль об отце вызвала лёгкий укол совести, но она дала себе слово, что обязательно с ними свяжется, когда, наконец-то, встретится с Доронами и будет точно знать, что они, главное – Ноам, беседер.
Ширли решительно поднялась, схватила брошенную в угол сумку, распахнула створки окна. Перегнувшись через окно, она посмотрела по сторонам и увидела, что на улице ни души, родители, скорей всего, тоже ещё не добрались до Меирии. Со смесью изумления и ужаса она разглядывала с высоты второго этажа то, во что превратилась улица и дома за какие-то сутки. Перед её глазами оказался тесный тупичок, вроде жутковатого завитка, погруженного в полумглу. Некоторое время Ширли созерцала зловещий пейзаж и вдруг заметила, что картина медленно, но ощутимо меняется. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять: изменения происходят в такт с меняющимися звуковыми отрывками. Каждый новый пассаж как бы накладывает новый жуткий штрих на пейзаж. Ей даже удалось зрительно зафиксировать момент начала звучания очередного пассажа. Как бы качнулись в разные стороны дома, уныло сдвигаясь в непривычном беспорядке вдоль резко сузившейся и словно бы вздыбившейся тропки (совсем недавно широкой улицы, с густыми деревьями вдоль тротуаров по обе стороны), начали вспыхивать краткие ослепительно-белые вспышки, пронизывая окружающий пейзаж – они ничего не освещали, только слепили глаза, вызывая раздражающее слезотечение.
Рядом с окном, по левую руку она увидела развесистое, почти обезлиственное, дерево и ухватилась за толстую ветку, очень кстати протянутую прямо к подоконнику. Она потом так и не могла объяснить даже себе, как ей удалось перебраться вместе с сумкой по этой ветке к развилке дерева, а потом спуститься с него, основательно исколовшись и исцарапавшись. Долго ещё всё происходящее с нею ей казалось каким-то диким сном. Как бы то ни было, она оказалась на сухой земле… вернее, на чём-то бугристом, только отдалённо напоминавшем сухую землю, по непонятной ей причине лишённую знакомого тёплого, терпкого запаха. Ширли недосуг было вглядываться, внюхиваться, а тем более – задумываться, она поднялась на ноги и огляделась вокруг. Где-то на краешке сознания продолжала биться мысль о Доронах, о Ренане, но главное – о Ноаме.
2. Вечерний звон
Вечеринка в доме Блохов Только успели Моти и Рути выйти из дома и забраться в машину, с другой стороны к дому подошли сыновья со своими подругами, Смадар и Дальей.
Родители не знали, что их близнецы затеяли устроить дома светский приём, на который пригласили, естественно, Тимми Пительмана, главаря дубонов Кошеля Шибушича со-товарищи, конечно же, кое-кого из бывших школьных приятелей. Они пригласили также Минея Мезимотеса и Кобу Арпадофеля и – в качестве главного блюда! – Ад-Малека и Куку Бакбукини. Хотели пригласить приятелей-штилей, прогремевших на всю Арцену своими подвигами во дворе меирийской ульпены и в её общежитии. Но те (и прежде всего Антон) приходили в себя после неожиданно решительного отпора, который они получили от фиолетовых девчонок. Компашку, причастную к нашумевшему подвигу с Сареле, дубонье начальство решило скрыть на время от общественности в одном из закрытых и привилегированных домов отдыха.