Но Вера не стала рассказывать этому странному парню еще об одной особенности, которую мама связывала так же с генетическими изменениями: она «чувствовала» людей. Она почувствовала его, когда он смотрел на них в дверной глазок в тот вечерний обход гвардейцев. Она чувствовала приближение мамы. Всегда знала, когда за дверью стояли гвардейцы во время вечерних обходов, а когда кто-то другой. Вера «слышала» настроение людей, чувствовала их примитивные желания.
- Нет, не придумала. Наверное я перегнула, извини. Просто мне показалось, что ты всерьез говорил про то, что жизнь не такая уж и ценность для тебя, а гораздо важнее какая-то победа. - смутилась Вера.
Парень помолчал, потом ответил:
- Так получилось, что эта победа могла бы в корне изменить мою сегодняшнюю жизнь, как когда-то её изменило поражение. Я, честно говоря, в шоке от того, что ты мне рассказала. И даже не знаю как на это реагировать.
- Ой, да ладно. Мы все чем-то больны. - Вера даже рассмеялась, но вышло как-то не натурально. - Кто-то телом, кто-то душой, если можно так сказать. Мама говорит, что здоровых людей почти нет. Только где-то там, в центре. А на наших окраинах все болеют. Знаешь, иногда видишь человека, кажется у него всё хорошо: не кашляет, не хромает, без очков. А в голове у него кошмар. Или он просто несёт последние деньги в автоматы, то есть игроман. Тоже болезнь, считаю.
- Но ведь всё лечится! Почему ты говоришь, что через несколько лет… Ты что, отказываешься от лечения? - парень не отпустил тему.
- Почему же, не отказываюсь. Это лечение иногда отказывается от меня. Это же очень дорого, на всё не хватает. - она смущенно пожала плечами.
И тут Вера «услышала» боль этого человека. Ему было больно. Не физически, нет. Она поняла, что ему стало больно от её признания. Он переживал за неё! Только мама испытывала такие же чувства, гладя Веру по волосам перед сном. Даже врачи не излучали боль, переживание и сострадание как этот почти незнакомый парень. Это было очень приятное чувство, что за тебя все же кто-то переживает.
- Слушай, а расскажи мне свою историю, а? - сказала Вера. - Что это с именем, домом? Я чего-то не понимаю.
Боль резко утихла и вновь вернулась тоска и безысходность. Парень снова отдавал серым унынием, но уже правда не так сильно, как в начале разговора.
- Тут очень запутанная история. Насколько запутанная, что я сам иногда в нее не верю, настолько она кажется бредовой. И боюсь, что не вправе подвергать тебя опасности, рассказывая что-то. - как-то уклончиво ответил парень.
- Ага, а как мне тебя звать-то тогда? Тимуром не разрешаешь, а больше не говоришь ничего. А еще я заметила, что у тебя речь постоянно меняется. То ты говоришь как местные, то вдруг слишком правильно. Как диктор по телевизору. - Вера даже прищурилась.
- Что, правда? - удивился парень.
- Ага. Ты иногда говоришь «чё», а сейчас сказал «что». Давай я буду звать тебя просто «сосед»? Привет, сосед! А когда наберешься смелости, то расскажешь сам. Ну не смелости, а чего-нибудь там… - закончила она смущенно, видя как парень резко повернулся к ней и уставился своими опухшими глазами. - Ладно, мне пора домой. И ты долго тут не сиди, холодно.
Она улыбнулась ему, вспорхнула и побежала к квартире. Ключи у неё были свои, поэтому она не стала звонить в дверь, а просто отперла ее и забежала в квартиру. Закрывая дверь она вспомнила, что сбилась со счета шагов и ступеней и с тихим «Эх...» всплеснула руками.
- Доча, это ты? - донесся из кухни мамин голос.
- Да, мама, я вернулась.
Вера разулась, скинула верхнюю одежду и прошла к матери. Та стряпала что-то на кухне, но по запаху было не трудно угадать, что на ужин у них снова макароны с яйцом. Вера подошла к маме сзади и обняла её. Мама замерла, подняв руки над плитой.
- Мам, а ты не будешь ругаться? - спросила Вера жалобным голосом.
- Буду. - совсем не строго ответила мама.
- Мам, я с соседом опять разговаривала…
- Вера, ну я же просила тебя! - начала та возмущенно оборачиваясь к дочери.
- Подожди, послушай. - Вера дала матери развернуться, но всё так же держала её в объятиях, уткнувшись головой в живот и не поднимая головы. - Ты же знаешь, как я слышу людей. И его я слышу. Так вот, мам, он не тот, что раньше. Это какой-то другой человек. Тот был злой. А этот сначала унылый какой-то, а сегодня ему больно было. Только не ругайся, а? Я ему рассказала, что болею…
- Вера!
- Мам, ну погоди. - Веря стиснула маму сильнее. - Рассказала, а ему было больно. Прямо как тебе, мам, честно-честно. Помнишь, я тебе говорила, что чувства врачей такие же белые, как их халаты? А ему стало больно. Он человечный, мам. Я домой шла, а он сидит на лестнице, голову повесил. Потом сказал, что какие-то соревнования проиграл. А когда говорил, у него было такое же состояние, как тогда у папы, прямо один в один. Помнишь, я тебе говорила? Перед тем как папа прыгнул из окна. И этот парень такое говорит, представляешь, победа в соревнованиях или жизнь.
Вера почувствовала, как тело матери сотрясается, подняла голову и увидела, что та плачет зажав рот рукой.
- Мамочка, прости. Я не хотела! Не плачь, мамочка! - Вера снова её стиснула в объятиях и затараторила: - Я просто не знаю с чем сравнить, просто услышала очень-очень похожие чувства, сначала как у папы тоска и страх, а потом как у тебя боль и сострадание. Я не хотела напоминать, просто не знаю, как еще рассказать.
На глазах Веры тоже стали наворачиваться слезы. Она мысленно кляла себя, что затеяла такой разговор. Но ведь ей так хотелось поделиться с мамой своим открытием. Открытием нового человека, который из одного состояния перешел резко в другое. Мама присела и обняла дочь.
- Верочка, солнышко. - сказала она. - Я не из-за воспоминаний. Это уже давно прошло для меня. Я плачу потому, что ты этого забыть не можешь. Я плачу потому, что ты слишком много чувствуешь, что ребенку и ненужно вовсе. Я плачу из-за того, что ты слишком много понимаешь и знаешь. И я плачу из-за того, что я не могу справиться с твоей болезнью, а ты знаешь об этом. Это самое страшное — ощущать и понимать свое бессилие.