Но никто срочно не приехал на место звонка. Понимая, что не сможет бесконечно сидеть на балконе в засаде, постоянно пялясь в бинокль, Марат принес стул и положил бинокль на сиденье. Потом из комплекта проводов, идущих с биноклем в коробке, выбрал подходящий и подключил бинокль к своему второму коммуникатору, «левому», с которым и не собирался расставаться после получения личного номера. Настроив по экрану комма место наблюдения, увеличение и режим ночной съемки, Марат включил запись и удалился с балкона. Оставалось только ждать.
Остаток вечера он скоротал за просмотром телевизора. Но ничего нового так и не увидел, никаких сенсаций о Марате Костове и его неожиданном воскрешении не последовало. Ну естественно, они же еще непонятно сколько будут проверять его слова. Он так и уснул под бубнеж какой-то передачи.
Утро ткнуло его ярким лучом восходящего солнца прямо в глаз. Стало нестерпимо ярко сквозь закрытые веки. Ему как раз снилось что-то интересное, и так не хотелось просыпаться. Но солнце безжалостно и нагло светило. Перекатившись на другой бок, Марат понял, что проснулся, что остатки сна улетают безвозвратно, унося с собой смысл увиденного.
После неприхотливого завтрака, который было лень готовить, Марат отправился на балкон. Он поймал себя на мысли, что жалеет об отсутствии Марты, что не она ему приготовила завтрак. Как это расценивать? Возобновившаяся тяга к жизни с прислугой, или он скучает по Марте? Ой, да нет, бред это всё! Просто он лентяй.
Зарядки комма как раз хватило, что бы в ускоренном режиме просмотреть вчерашний вечер и всю ночь. Никто столбу не приближался. Случайные прохожие не задерживались, машины не останавливались. Ничего подозрительного. Хотя журналюги, в представлении Марата, могли бы вычислить номер звонившего, и запросить его триангуляцию. Но, скорее всего, делать они это будут, когда подтвердятся его слова про институт и кафе.
Переставив стул поближе к розетке и притащив зарядное для смартфона и самого бинокля, Марат все подключил и снова настроил запись. Пока не придет новых мыслей, он будет ждать. И смотреть новости.
К середине дня, когда он уже устал от хождений по квартире, телевизора и полуфабрикатов, которые поглощал скорее от скуки, его терпение было вознаграждено. С экрана телевизора, который он не выключал, донеслось:
- И у нас новые подробности о смерти Марат Костова. Как нам удалось узнать у анонимного источника, отказавшегося представиться, во время погони Марат Костов мог находиться в другом месте — в своем институте. Мы связались с операторами сотовой связи, - тут Марат потер руки. - С разрешения Мосгвардии нашему новостному каналу подтвердили, что регистрация личного коммуникатора Марат Костова была запечатлена по маршруту, который совпадает с маршрутом погони. Отключение коммуникатора произошло как раз в последней точке, где случился пожар его машины. Но это уже противоречит утверждению анонимного источника, если предположить, что коммуникатор должен постоянно быть с владельцем. Мы связались со службой безопасности института, а так же с несколькими преподавателями, и нам подтвердили, что Марат Костов вчера присутствовал на всех занятиях по курсу учебы, что никак не совпадает со временем погони. Так же свидетель утверждает, что видел его в двух кафе. Но эта информация уже не совпадает ни с его присутствием на учебе, ни с погоней по улицам Москвы.
- Твою мать. Не учел. - сказа сам себе Марат.
- Так что же случилось с Маратом Костовым? Каким образом он мог находиться в «Гелендвагене», на учебе и в кафе одновременно. Следите за новостями, мы проведем свое честное журналистское расследование. - закончил ведущий свою речь.
- Ну гнездо я по крайней мере пошевелил. - сказал Марат ему.
Ведущий кивнул Марату. Или просто камере в своей студии.
24. Всё суета.
- Понимаешь, всё это суета. Всё, чем мы занимаемся! Эта бесконечная гонка за деньгами, за должностями, за статусом. Эта беспечная жизнь. Этот дом, этот район, этот город в конце концов. Всё! Мы совершенно перестали думать о сути жизни. У нас все мысли о её качестве, комфорте, об окружении себя только удобным вещами. Для нас жизнь — это набор вещей. Даже отношения мы оцениваем с точки зрения комфорта, а не содержания. А о том, что жизнь одна, мы не думаем. Другой уже не будет. Вот что для тебя жизнь? Можешь не отвечать, я знаю, как ты предана работе и нашей семье. Но ты же убиваешь себя этим. Годы уходят, а мы с тобой ничего кроме работы и не видим. Когда мы последний раз с тобой говорили о нашей жизни, мечтали, строили обычные человеческие планы? У нас каждый день только какие-то брифинги, встречи, совещания. Ложь в одну сторону, в другую, выслушивание лжи, ее отторжение, привыкание ко лжи. А потом вдруг узнаешь, что сына не стало. Как-то незаметно его жизнь пронеслась мимо. И я как-то упустил этот момент, когда он стал взрослым, когда у него появились проблемы. Я смерть его мамы, моей первой супруги, уж извини, что вспоминаю, не заметил почти. Работал тогда, ну ты помнишь. И вот не заметил, как и Марата не стало. Просто не заметил, понимаешь? Мне просто позвонили и сказали: ваш сын погиб. А мне даже в лице нельзя меняться, столько камер вокруг постоянно. Суета!
Станислав Владимирович потер лицо. Он выглядел уставшим, и оттого как-то постарел. Перед ним столе стоял бокал с янтарной жидкостью и рядом её источник — хрустальный графин, переливающийся на свету гранями и содержимым. Он сегодня решил не работать. Вот всегда работал, а сегодня решил, что не будет. Остался дома, ушел в кабинет, попутно прихватив графин из бара. Рано утром у него кто-то был, какой-то посетитель официальной наружности с саквояжем в руке, но муж почему-то даже не соизволил объяснить Тамаре, кто это. А после ухода визитера как раз и прихватил графинчик в кабинет. Так что Тамара винила в срыве рабочей программы этого инкогнито с саквояжем.
Тамара утопала в глубоком кожаном кресле, а Станислав Владимирович, восседая за своим роскошным столом, просто наливал бокал за бокалом и разглагольствовал.
- Чем мы вообще сейчас занимаемся? Что мы задумали? Что мы за программу продвигаем? - продолжал Костов. - Мы же не к этому стремились всегда, не такой мир хотели построить. Хотя, если честно признаться, я уже забыл, когда заглядывал внутрь себя и искал там что-то человеческое. Политика как рак — выжирает изнутри. Первым съедает совесть, заменяя её алчностью, как опухолью. Потом горят моральные ценности, а на смену им приходят амбиции. И всё это подпитывает еще один гаденький симптом болезни. Жажду власти. Во что мы превратили этот город? Да у нас МКАД как орбита, по которой вращается остальное государство, остальная Россия. А мы живем в центре этой вселенной. Синдром такой у нас. Синдром пупов земли. И вот мы с тобой этот синдром вдруг решили сделать государственной религией, узаконить, так сказать. А зачем это нам? Вот тебе зачем этот статус законного превосходства?