После нескольких недель обучения самых способных отправляли на производство в Главное ателье, где они работали под надзором инспекторов, которые расхаживали по помещению, замечая каждое неверное действие, каждую потерянную минуту. Ребята шили камуфляжные шапки для немецкой армии: с внешней поверхностью из белой ткани — для сражений в зимнее время, и внутренней серой — для сражений в обычных условиях. Председатель ходил от стола к столу и смотрел, как ткань широким потоком льется в проворных детских пальцах, смотрел, как учителя наклоняются и помогают удерживать полотнища под иглой швейной машины, и его переполняло чувство гордости; несмотря на хаос и голод, царящие в гетто, у него здесь такой порядок, такая дисциплина!
К июлю 1942 года ему удалось пристроить на работу в швейные мастерские более 1700 детей старше десяти лет. Имей он достаточно времени, он мог бы найти работу минимум еще стольким же детям — и тем самым спасти их.
Но пока он таким образом укреплял стены своего города рабочих, мир продолжал рушиться.
Уже в конце апреля в гетто начали просачиваться новости о массовых убийствах в Люблине.
После этого (в июне) — в Пабянице и Бялой-Подляске.
Из Бялой-Подляски бесследно исчезли сорок вагонов, битком набитых женщинами и детьми.
Иногда, сидя в секретариате за закрытыми дверями, он думал, что оттуда, извне, словно вползает какая-то чудовищная лава. Будто лопнули швы, скреплявшие реальность.
В канцелярии его навестил Давид Гертлер; он без обиняков выложил последние дошедшие до него известия о массовых депортациях в Варшаве. 300 000 евреев были узниками Варшавского гетто. Если верить Гертлеру, власти намеревались оставить в живых едва ли десятую часть, меньше 30 000, для работы на фабриках гетто.
Тогда же англичане ужесточили налеты на стратегически важные города Рейха — Кельн, Штутгарт, Маннхейм. 26 июня британское радио впервые передало сообщение о массовых убийствах среди еврейского населения Польши. В передачах ВВС упоминались города Слоним, Вильно, Львов.
А еще Хелмно — город Кульмхоф в округе Вартбрюккен:
«Тысячи евреев из промышленного города Лодзь и ближайших городов и деревень погибли в этом, ничем другим не примечательном, месте».
Новости с той стороны колючей проволоки проникали в гетто через сотни незаконных радиоприемников, и страшные подозрения быстро превратились в абсолютную уверенность.
Внешне, конечно, все осталось как было. Измученные голодом люди, еле передвигая ноги, бродили от одного пункта раздачи к другому; разве что согнутые спины согнулись еще больше. Но теперь на место былой неизвестности пришло твердое знание. И это знание меняло все.
На следующий после передачи ВВС о резне в Хелмно день презес инспектировал статистическое бюро на Церковной площади. Вместе с господином Нефталиным, адвокатом, он просмотрел весь архив переписки и распорядился сжечь все документы, которые могли бы навести возможных потомков на мысль, что он всегда с готовностью подчинялся приказам администрации, вполне осознавая при этом их содержание. Это касалось, например, вопроса о багаже, отнятом у депортируемых евреев. Бибов отказался платить за его перевозку, и Румковский попросил адвоката Нефталина задним числом составить письмо, в котором указывались фамилии не только депортированных, но и тех, кого разрешили исключить из списков, а также тех, кого председатель спас личным вмешательством или еще как-то избавил от высылки.
Те, кто находился тогда рядом с председателем, свидетельствуют, что запах его тела переменился. Он будто бы источал сладковатую вонь, вроде застарелого запаха табака, она пропитала его одежду и везде сопровождала его. В то же время многие, видевшие его в те дни, подтверждали: в его жестах стало еще больше уверенности и солидности. Словно только теперь, решая практические вопросы по переселению огромных человеческих масс на сборные пункты и заполнению статистических таблиц, он обрел последовательность и размеренность движений, достойную той неимоверной задачи, которую взвалил на себя.
* * *24 июля приходит сообщение — в Варшаве Черняков покончил с собой.
— Этот трус умер, вместо того чтобы содействовать переселению варшавских евреев. Насколько я понимаю, Варшаву все равно ежедневно покидают тысячи евреев. Так что, если Черняков хотел положить конец этим акциям, его самоубийство ничего не изменило. Это всего лишь бессмысленный, бессильный жест.