На смену ему явилось мутное, потное (солнце уже здорово припекало, отчего ногам в туфлях сделалось довольно неудобно) раздражение. Стало совершенно понятно, что вот сейчас, как бы ни не хотелось, придется возвращаться в переполненную квартиру, где снова будет не до писаний и даже не до размышлений, и деваться от этого некуда.
Тяжело вздохнув и помянув нехорошим словом самую жизнь за то, что так уж полна безысходности, Петяша отмахнулся от подкатившего было сбоку молодого человека с сувенирами и пошел к Биржевому мосту.
Надо, пожалуй, еще в магазин заглянуть по дороге…
Квартира, как и представлялось, встретила его оживлением, успевшим сделаться привычным за последние дни. Катерина с Елкой за время Петяшина отсутствия развили бурную хозяйственную деятельность и теперь вовсю готовили обед. В магазин сходить, слава те, Будда Амида, видимо, доспели сами. Он, Петяша, едва войдя в первый, попавшийся по дороге, то бишь, тот, что на Добролюбова, тут же вылетел пулей на улицу, ибо запах там стоял… С одной стороны, обед, конечно, вещь хорошая. Но с другой — суета, каковою сопровождалось его приготовление, совершенно не располагала ни к чему хорошему.
Поразмыслив малость в пессимистически-раздраженном ключе о судьбах, предназначениях и поиске оных, Петяша освободился от пиджака с галстуком, ополоснулся под холодным — на удивление, вопреки стоящим на дворе погодам — душем, сварил парочку чашек кофе, затем велел себе не мешать и, запершись в комнате, включил компьютер. Все равно, деньги, особенно большие, имеют тенденцию к убыванию, а это значит: пора вплотную впрягаться в творчество на продажу.
И чем скорее, тем лучше.
Допишем рассказ, решил Петяша. И заодно… заодно Володьку увековечим. Пусть приколется.
Владимир Анатольевич Бабаков-Подольский, доцент с кафедры генетики и селекции, покачал головой. Уже около месяца он полагал (и не без оснований), что в списке кандидатов на очередное сокращение значится первым.
— Все это хорошо, — сказал он, поеживаясь от сырого холода, царившего в квартире Николая Ивановича. — Так хорошо, дорогие коллеги, что… э-э… с трудом верится. Мягко говоря.
Собравшиеся у Николая Ивановича (ради такого случая детей пришлось, понеся нешуточные расходы, отправить в кино под конвоем супруги) — Древнерусская Филология, Военная Подготовка, История Философии и Религии и все прочие, общим числом четырнадцать человек — согласно закивали.
— Что ж, — отвечал Николай Иванович, убавляя громкость телевизора, — продемонстрируем сей феномен наглядно. Эдуард Витальевич, прошу вас!
Ступив на порог, господин Пуговкин остановился и принялся судорожно раскланиваться.
— Я все рассказал моим друзьям, — сказал Николай Иванович, — но они не верят. Подтвердите же мои слова!
— Ну… Может, лучше бы я взял деньги, ушел с той передачи да молчал в тряпочку, а? Х-хе… Ну… Это все — правда. Бывает со мной иногда. Недавно милицейскую волну поймал — они бабу какую-то пьяную забирали…
С места поднялся доцент Фащевский, преподаватель геотектоники и предмет белой зависти всех прочих: в свободное от университета время он заправлял собственной маленькой пирожковой. Именно это способствовало весьма упитанному облику его самого и всей его семьи, однако темные круги под его глазами ясно говорили, что никакие жизненные блага не достаются человеку задаром.
— Простите! Вы, собственно, о чем?!
— Ну, это, — торопливо заговорил Эдуард Витальевич. — В армии еще… ударился я головой, так черепушку пластинкой железной залатали, вот здесь, за ухом. А потом, уж работать пошел, выщелкнули мне по пьяни половину зубов. На золотые-то у меня — откуда? Помучился с железными — горячего не ешь, холодного не пей… Это ж разве жизнь? И тут дружок один, слесарем он работал в оборонном институте, в мастерских… В общем, поставил я ему литр, а он мне выточил протез из какого-то сплава…
Профессор Дощук поднял тонкую до полупрозрачности руку.
— Минутку, — проскрежетал он. — То есть, вас следует понимать так, что вы, посредством этого зубного протеза, улавливаете… радиационные волны?
— Радиоволны, профессор, — поправил Дощука Николай Иванович. — Но суть — именно такова.
— Нечего указывать на мои ошибки, — неожиданно взбеленился Дощук. — Посмотрел бы я на вас, попадись вам в руки берестяная грамота века этак…
Доцент Марков поспешил кивнуть Эдуарду Витальевичу, взиравшему на свару ученых мужей со странной смесью насмешки и почтения во взгляде.