И вместо того, чтобы раз и навсегда о нем забыть, я то и дело смотрю на то, как он сидит в компании другой.
Получается, она утешала его все это время?
Утешала, пока я рожала его сына. Утешала, пока я ревела в подушку.
От раздумий отвлекает Аксинья, увлеченно рассказывающая о своих успехах. Она смеется, когда вспоминает случай с другой девочкой на репетиции в драмкружке. И я смеюсь вместе с ней. И даже отвлекаюсь от тревожных мыслей.
Но ровно до тех пор, пока не слышу заливистый смех женщины, которую уже ненавижу всем сердцем. Не знаю, за что. Просто за то, что она существует. За то, что она может прикасаться к Дамиру. И что может вызвать на его лице искреннюю улыбку. Он так редко улыбался, когда был со мной, что мне трудно справиться с эмоциями. На глазах проступают слезы, а сердце в груди колотится до такой степени, что я резко поднимаюсь со своего места и прошу Ксю подождать, пока я отойду в туалет.
В помещении, красиво вымощенном мраморной плиткой, склоняюсь над раковиной, включаю воду и несколько раз плещу в лицо холодной водой. Я не наношу макияж, так что не боюсь ничего испортить, но это все равно не помогает. Мне не стоило оставаться в ресторане, нужно было уйти с сестрой в другое место.
Несмотря на то, что нас с Дамиром больше ничего не связывает, я не могу видеть его с другой. Осознавать, что она не кажется ему подозрительной, а я казалась. Что с ней он столько времени, а со мной не выдержал и месяца. Обвинил, накричал, не поверил, даже слушать не стал! А ее слушает и смеется даже.
Я вздрагиваю, когда подняв голову, сталкиваюсь взглядом с этой женщиной. Она, мазнув по мне взглядом, подходит к раковине и становится рядом. Моет руки, поправляет макияж, а я… я не могу оторвать от нее взгляда. Смотрю зачем-то. И она замечает, конечно.
— Что? — улыбается, кажется, что фальшиво.
— Ничего, — отворачиваюсь.
Поспешно достав бумажное полотенце, вытираю руки и лицо, намереваясь уйти, а затем слышу:
— Надеешься, он все еще о тебе думает?
Не трудно догадаться, о ком она говорит, но я решаю сделать вид, что не понимаю.
— Вы меня с кем-то спутали, — говорю, цепляя на лицо улыбку.
— Спутала? Ну уж нет. Свои браслеты я хорошо помню, — она кивает на мое запястье.
Я поспешно опускаю рукав закатанного пиджака, мысленно ругаю себя за то, что надела его обратно. Ну и лежал бы он дальше в сумке, там ему самое и место, а еще лучше на дне океана. Вместо ответа собираюсь уйти. Пусть думает, что хочет, я не обязана с ней даже разговаривать, не говоря уж о том, чтобы отчитываться.
— Ты больше для него никто, — летит мне в спину.
Глава 8
Решительно толкаю дверь и иду в зал, разозлившись еще больше. На Дамира, на эту женщину, сующую нос не в свои дела, и даже на Адриана. Но больше всего на себя.
Правда, опустившись в кресло рядом с Аксиньей, я больше не смотрю в сторону их столика. И ничего не чувствую. Но и не говорю с Аксиньей о том, о чем планировала поговорить.
А вечером, оказавшись дома и уложив Даню спать, сажусь за рисунки. Я не могу сказать, что делаю это бездумно. Нет, так в моей работе, конечно же, нельзя. Но… я делаю это как-то бесчувственно — механически. Четко и выверенно. Я рисую сразу четыре наброска. Два очень похожих, но не настолько, чтобы назвать это очередным плагиатом. Два совершенно непохожих, но у них та же отсылка ко времени, то есть концепция.
Незадолго до того, как я заканчиваю, в комнату заходит Аксинья. Она тихо присаживается рядом и молчаливо ждет, наблюдая за движениями моей руки.
— Я узнала Дамира, — говорит она сразу же, как только я откладываю планшет в сторону.
— Об этом я с тобой и хотела поговорить, — хмыкаю я, ведь все желание говорить с сестрой о Дамире испарилось сразу же, как только мы оказались в такой близости от него.
— Он ничего не знает про Даню, — констатирует сестра, и я в очередной раз поражаюсь тому, какая она смышленая.
Впрочем, в нашей семье по-другому и не получилось бы. Раннее взросление оно такое. Ты вроде бы еще ребенок, но столько успел уже увидеть, что на подсознательном откладывается такая от сообразительность.
— Конечно же, не знает. И никогда не узнает, слышишь?